Ночная княгиня - [29]

За месяц столичной жизни Арсений похудел чуть ли не на полпуда. Князь, тоже отвыкший от городской жизни, наоборот, чувствовал прилив сил и бранил Арсения, что тот «дичится, как ребенок». Сашка мечтал о гвардии, свешиваясь из окна, когда по Литейному в сторону Кирочной маршировали юнкера. Он восторженно гарцевал по дому на неизвестно откуда взявшемся бревне, подавал себе команды и сам же их выполнял.

Однако гвардейские однополчане оказали Налимову весьма холодный прием. Все они перешли из военной службы в статскую, обогнав по табели о рангах своего бывшего друга. И теперь смотрели свысока, слушали снисходительно и даже выказывали подобие возмущения, когда князь заикнулся было об устройстве судьбы подкидыша. «Гвардия — не место для простолюдинов. Одному Богу известно, кем может оказаться отпрыск, о котором ты хлопочешь. Да и не к лицу дворянину, даже если он всего лишь штабс-ротмистр…» Последние слова звучали как плевок. Статские советники не умели быть великодушными.

Гордость не позволила князю говорить с Арсением о провале своего плана относительно Саши. Пришлось бы каким-то образом объяснить отказ бывших товарищей о ходатайстве, а фантазия у князя была весьма небогатой. Помог случай. В магазине на Невском, в питейном отделе, посчастливилось ему встретить поручика Мещерякова. Тот вышел в отставку после подписания Туркманчайского договора по причине увечья. Снарядом ему оторвало кисть правой руки. Князь знал об этом, да не сразу вспомнил, пока однополчанин в знак приветствия не подал ему левую руку вместо правой. Только теперь Николай обратил внимание на то, что Мещеряков сидит в пальто, накинутом на плечи так, что правой руки его не видно.

Выглядел он как человек давно и часто пьющий, у него на это находилось достаточно причин. Во-первых, жена сбежала с заезжим итальянцем, оставив записку, что не желает «быть обузой калеке». Через полгода эта вертихвостка воротилась и вымолила у мужа прощение, а через три месяца сбежала снова, на этот раз с каким-то калужским купчишкой. Купчишка, правда, был миллионщиком, но дед его ходил в холопах у Мещерякова-старшего. Второе несчастье, обрушившееся на поручика, состояло в полном упадке хозяйства в его поместье, которое уже давно было заложено в банке. Перебивался он преподавательской должностью в Первой гимназии, давая попутно приватные уроки «болванам-ученикам», за которые брал по сорока рублей с носа.

Самым обидным для Мещерякова было то, что любой из этих щенков мог прилично окончить курс и выйти из гимназии хоть и круглым идиотом, но в десятом чине, тогда как он ради восьмого вынужден был калечиться под Эреванем. Естественно, на экзаменах он чинил «подлецам» разные препятствия, чтобы снизить их счастливые возможности хотя бы до двенадцатого класса.

Князь рассказал ему о своем питомце, и Мещеряков посоветовал устроить мальчика во Вторую гимназию, где ученики были попроще — из разных слоев общества. Налимов представил, как насупится Арсений, узнав, что мальчика пристроили не в гвардию, а в школу для разночинцев и оборванцев, и объявил Мещерякову неожиданно для самого себя, что мальчик — плод его внебрачной любви, а потому князю хотелось бы, чтобы он попал непременно в Первую гимназию…

Мещеряков, наслышанный о любовных пристрастиях князя, поперхнулся вином и виновато закашлялся, но обещал помочь. Они ударили по рукам, и вскоре Саша стал учеником Первой гимназии.

Мечтавший о гвардейском мундире, он утешился только тогда, когда получил гимназический — темно-синий с красным воротником и такими же обшлагами. Он долго вертелся перед зеркалом, отдавая честь своему отражению, легко распрощался с мечтами о гвардии и теперь рвался стать вторым Ломоносовым.

В течение года Лавров был самым прилежным учеником. По всем предметам у него выходил высший балл и не было ни одного товарища среди однокашников. Молодые оболтусы не понимали рвения Саши: сами они вовсе не собирались усваивать какие бы то ни было науки, а проводили время в приятном безделье, развлекались чем Бог послал, не давая житья преподавателям.

Больше всех усердствовал в изобретении новых видов озорства Алексей Сошальский юркий подросток, славившийся самым маленьким ростом и самым внушительным капиталом отца. Как-то он подошел к Саше и предложил попробовать винца, прихваченного из дома. Саша был настолько поражен и тем, что Алексей обратил на него внимание, и необычным предложением, что сомлел и не решился отказаться. Вечером мальчишки «приговорили» огромную зеленую бутыль «адской смеси», как называл ее Сошальский, и стали лучшими друзьями. Этот вечер перевернул Сашину жизнь.

Теперь он редко заглядывал в учебники, баловался в орлянку на уроках, не выпускал из рук карт, пытаясь научиться так же ловко показывать фокусы, как Алексей, и долгими вечерами слушал скабрезные рассказы Сошальского о его взаимоотношениях с кухаркой Милкой.

Саше от этих рассказов становилось не по себе: он краснел, бледнел и чувствовал кошмарное напряжение в низу живота. Когда Сошальский предложил в выходные заглянуть к девочкам в веселый дом, Саша согласился не раздумывая. Единственное, что привело его в замешательство, — необыкновенная щедрость Сошальского. «Плачу за всех!» — по-гусарски подкручивая несуществующие усы, весело пообещал он. И это тот самый Сошальский, который за каждый просроченный день долга начислял одноклассникам проценты!