Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра - [35]

Но если огород с козами, Люмпусом и Иеремией были для Вальдштейна адом, то сразу же за ним начинался рай. Это был просторный парк, обнесенный красивой решеткой и живой изгородью. За старыми развесистыми деревьями парка виднелись черепицы, трубы и флюгера небольшого изящного замка. Там царила тишина, не было никакого движения и только ветер пролетал сквозь облетевшие кроны да изредка раздавалось негромкое постукивание дятла.

Парк и замок принадлежали Лукреции фон Ландек, молодой вдове, которая считалась одной из самых богатых наследниц во всем королевстве. Говорили, что многие кавалеры и высокие господа искали ее руки, но она всем отказывала, утверждая, что хочет остаться незамужней и передать свое неделимое богатство церкви. Ибо она была к тому же одной из самых набожных дам королевства. Толковали, что она каждый день слушает мессу в церкви Лорето и всегда носит при себе томик Евангелия, чтобы постоянно иметь слово Божие перед глазами. Она редко принимала участие в развлечениях, которыми столь обилен большой город, и почти не показывалась в придворном обществе. Зато она регулярно общалась с настоятелем собора Святого Витта, который состоял с нею в родстве, а также с двумя старыми девами из аристократического дамского кружка Град-чан и отцом-иезуитом из собора Святого Сальватора.

Альбрехт фон Вальдштейн любил стоять у окна и любоваться парком. Он сам не мог сказать, почему он это делает. Иногда в его сердце просачивалась горечь, и ему вспоминалось унаследованное от отца именьице, которое еще в его отроческие годы пошло с молотка под тяжестью долгов. Иногда он видел, как Лукреция Ландек беседовала со своим молодым садовником, неизменно появлявшимся с огромным букетом свежих роз. Издалека она казалась ему не очень высокорослой, но прекрасно сложенной и грациозной. Черты ее лица он не мог различить. К тому же у него зародилось сомнение, что это действительно была Лукреция: ведь он мог видеть одну из ее приближенных.

Так жил Альбрехт фон Вальдштейн, созерцая свой ад и рай, до того самого дня, когда в его чердачную комнатку явился Георг Лейнитцер.

Лейнитцер долго ломал себе голову над тем, как лучше подъехать к Вальдштейну со своим делом, и решил прежде всего как следует расхвалить Барвициуса, своего патрона. Он распространялся о том, какой это редкостный человек, и как его все уважают при дворе, и как перед ним отворяются все двери, и как он умеет употреблять свое влияние на благо своих друзей, и как кстати было бы для Вальдштейна свести знакомство с этим ангелом во плоти.

– Так кто же этот господин, о котором вы мне говорите? – осведомился Вальдштейн. – Он облечен должностью при дворе? Или занимает пост в правительстве королевства?

Лейнитцер неопределенно помахал рукой.

– Об этом позже, – интригующим тоном пояснил он Вальдштейну. – Пока я могу вам сказать только, что он сам себе хозяин. В данный момент его имя упоминать не обязательно. Между собой мы зовем его не иначе как патрон. Я имею в виду нескольких моих друзьях, которые иногда также оказывают ему услуги. И чтобы сказать вам все: я говорил с ним о вас и сообщил, что только вы и никто другой являетесь человеком, способным помочь ему в одном очень важном деле.

– А что это за дело? – спросил Вальдштейн.

– Об этом тоже позднее, – отвечал Лейнитцер. – Насколько я могу объяснить вам уже сейчас, речь идет о некой акции, предпринимаемой дворцовой чешской партией против испанской партии, так как именно глава испанской группировки…

– Благодарю вас, но мне это не подходит. С дворцовыми интригами и делами государственной политики я не хочу связываться! – обрезал Вальдштейн, ибо думал о своем будущем и не хотел наживать себе врагов ни в одной из борющихся за влияние при дворе группировок, будь то богемская, чешская, испанская или австрийская партия.

Лейнитцер мгновенно понял свою ошибку и поспешил ее исправить.

– Собственно говоря, это вовсе не политическое дело, – заверил он Вальдштейна. – Возможно, мне еще нельзя об этом говорить, но я хочу заверить вас, что человек, которого надо извлечь из его дома и доставить в одно надежное место, не более причастен к дворцовой и государственной политике, чем вон те куры в огороде!

– Кого же это хотят извлечь из собственного дома и доставить в надежное место? – спросил Вальдштейн. – То, о чем вы сейчас толкуете, мне тоже вовсе не по душе!

– Существуют вещи, о которых, может быть, и неприятно говорить, но которые всякому очень идут на пользу, – воспротивился Лейнитцер. – Вот, к примеру, прикиньте: такого случая одним махом раздобыть пять-шесть сотен дукатов вам больше не представится за всю вашу жизнь…

«Шестьсот дукатов!» – потрясенно воскликнул про себя Вальдштейн. Он вмиг прикинул, что на такую сумму можно сформировать и вооружить эскадрон драгун. А будь у него эскадрон, он мог бы на свой страх и риск совершить разведывательный рейд в пограничные земли Турции и таким образом положить начало большой карьере и, учитывая богатство тамошних земель, немалому состоянию.

Но он ничем не выказал охватившего его возбуждения.

– Шестьсот дукатов, – заметил он, – не так уж и много за дело, перед началом которого, сдается мне, придется зажигать свечку дьяволу.