— Я с вами, сэр. Взгляну на собак. Не став смотреть ни на собак, ни на метеоприборы, мы прямиком направились к трактору и укрылись под брезентом, чтобы обрести хоть какую–то защиту от стужи. Ветер, правда, заметно поутих, но стало еще холоднее: на ледовый щит надвигалась долгая полярная ночь.
— Дело нечисто, — без обиняков заявил Джосс. — Дурно пахнет.
— Дышать невозможно, — согласился я. — Вся трудность в том, чтобы определить, где собака зарыта.
— Что это за байка насчет магнитных бурь, компасов и рации? — продолжал мой напарник. — Зачем?
— Я еще раньше сказал им, что мне известно нечто такое, чего они не знают. Так оно и было. Но потом сообразил, что лучше помалкивать об этом. Ты знаешь, как эта окаянная стужа действует на мозги. Давно следовало понять.
— Что именно?
— Что лучше держать язык за зубами.
— О чем вы, скажите ради Бога?
— Прости, Джосс. Не стану тебя больше мучить. Никто из пассажиров не догадывался, что им предстоит аварийная посадка, потому что все находились под воздействием снотворного или наркотика.
Несмотря на темноту, я представил себе, как Джосс вытаращил на меня глаза. Помолчав, он негромко произнес:
— Вы не стали бы говорить таких вещей, не будь в них уверены.
— Конечно, уверен. Реакция пассажиров, то, с каким трудом они возвращались к действительности, и главное, их зрачки — все это подтверждает мои предположения. Сомнений нет. Это какой–то быстродействующий состав.
По–моему, в аптеках он называется «Микки Финне».
— Однако… — Джосс умолк на полуслове, пытаясь осознать услышанное. Однако, оклемавшись, люди должны были сообразить, что им дали снотворного.
— При обычных обстоятельствах — да. Однако люди эти приходили в себя при, я бы сказал, весьма необычных обстоятельствах. Не хочу сказать, что они испытывали слабости, головокружения, вялости. Конечно, все это было. Но они, вполне естественно, приписали свое состояние последствиям катастрофы. Еще более естественно то, что они скрывали эти–симптомы друг от друга и не подавали виду, будто с ними что–то стряслось. Им было бы стыдно признаться в собственной слабости. Так уж заведено: в экстремальных условиях хочется показать себя героем в глазах соседа.
Джосс ответил не сразу. Мне и самому не сразу удалось переварить то, что я узнал. Поэтому я дал ему время поразмышлять, слушая заунывный вой ветра и шорох миллионов ледяных иголок, скользящих по насту. Мысли мои были под стать холодной тревожной ночи.
— Не может быть, — наконец выдавил Джосс, стуча зубами от холода. Неужели вы думаете, что какой–то безумец бегал по самолету со шприцем в руках или бросал снотворные таблетки в стаканы с джином и прохладительными напитками. Вы полагаете, все пассажиры были усыплены?
— Почти все.
— Но каким образом это ему удалось?
— Погоди, Джосс, — перебил я его. — Что случилось с рацией?
— Что? — Мой вопрос застал Джосса врасплох. — Что с нею случилось?
Иначе говоря, каким образом передатчик мог упасть? Даже не представляю себе, сэр. Знаю только одно: сами по себе кронштейны не могли подвернуться. Ведь передатчик и аппаратура весят без малого сто восемьдесят фунтов. Кто–то это сделал специально.
— Рядом с рацией никого кроме стюардессы Маргариты Росс в это время не было. Все это отмечают.
— Да, но скажите, ради Бога, зачем ей понадобилось делать подобную глупость?
— Не знаю, — ответил я устало. — Я очень многого не знаю. Знаю одно: именно она сделала это… Кому, кроме нее, проще всего было подсыпать зелье в напитки пассажиров?
— Господи! — тяжело вздохнул Джосс. — И то верно. В напитки, а может, в леденцы, которые дают пассажирам при взлете.
— Нет, — решительно мотнул я головой. — Ячменный сахар не может отбить вкус зелья. Скорее всего, она положила его в кофе.
— Должно быть, она, — согласился радист. — Однако… Однако она вела себя так же странно, как и все остальные. Пожалуй, даже более странно.
— Наверно, было отчего, — угрюмо проронил я. — Ладно, давай возвращаться, пока не окоченели. Когда останешься с глазу на глаз с Джекстроу, расскажи ему обо всем.
Спустившись в нашу берлогу, я на несколько дюймов приоткрыл крышку люка: когда в тесном помещении собралось четырнадцать человек, немудрено и задохнуться. Потом взглянул на термограф. Он показывал 48 ° ниже нуля, то есть 80 ° мороза по Фаренгейту.
Улегшись на полу, я завязал капюшон, чтобы не обморозить уши, и спустя мгновение уснул.
