Ночи «красных фонарей» - [41]

– Вот, оказывается, откуда ты получил на Гоцо свое прозвище, – сказал Майкл. Он обернулся к Йену и пояснил ему: – На Гоцо у каждого есть прозвище.

– И как же его там называют? – спросил Йен.

– Меджет, – ответил Майкл. – Это значит «мертвый». А еще там его называют Уомо, что по-итальянски значит «человек».

– А у тебя какое прозвище?

Майкл почувствовал себя немного не в своей тарелке.

Кризи усмехнулся и ответил за сына:

– Его на острове называют Спикка, что значит «конченый». Он получил это прозвище, когда его привели домой после первого посещения диско-клуба. Так эта кличка к нему и прилипла. – Кризи обернулся к Йену и, перейдя на серьезный лад, сказал: – Теперь и тебе надо прозвище придумать. Оно будет всем нам служить своего рода паролем. Если кто-то тебе позвонит и назовет этим именем, ты будешь знать, что этот человек либо от меня, либо от Майкла. – Он взглянул на молодого человека и спросил: – Как мы его назовем?

Майкл немного подумал, расплылся в широкой улыбке и сказал:

– Давай назовем его Десерт. Очень уже Йен падок на сладенькое да на вкусненькое, – пояснил свою мысль Майкл. – Это заметно и по его брюшку.

– Отлично, – сказал Кризи. – С этого момента ты наречен Десертом.

Из второй спальни вышел Марк, держа в руках фотоаппарат и несколько снимков. Он положил их на стол и указал на одну из фотографий. На ней была изображена Джульетта. Он сказал:

– А девчушка-то с характером. Перед тем как разрешить мне ее сфотографировать, она потребовала, чтобы я ей дал свою расческу.

Он собрал карточки и положил их к себе в портфель вместе с фотоаппаратом. Потом надел на себя упряжь наплечной кобуры, засунул в нее «беретту», взял в руки портфель и сказал:

– Вернусь с документами через пару часов.

Он уже собрался было уходить, но его остановил голос Йена.

– Марк, погоди. У тебя есть прозвище?

Озадаченный француз пробормотал:

– Ну есть вообще-то.

– Какое? – резко спросил Кризи по-французски.

После некоторого замешательства француз поправил на переносице круглые толстые очки и сказал:

– Ну, если это вам так надо, можете звать меня Совой.

Остальные трое улыбнулись, и Кризи произнес:

– Это будет твой пароль. Если кому-нибудь из нас позвонит Сова, мы будем знать, что это за птица. Никогда по телефону не произноси свое настоящее имя.

Француз скорчил гримасу и вышел, пробормотав в дверях что-то неразборчивое. Понять можно было лишь одно слово: «психи».

Глава 22

Грета и Флемминг Андерсены жили в богатой части копенгагенского пригорода Геллеруп в большом, увитом плющом старом доме, который стоял в заросшем деревьями саду. Дом был слишком велик для супружеской четы с одним ребенком, но, когда они его покупали, была надежда, что детей будет несколько. Они уже лежали в кровати, когда без десяти двенадцать ночи зазвонил телефон. Флемминг спросонья потянулся к трубке стоявшего рядом с кроватью телефона. Он слушал полминуты, пытаясь уловить смысл того, о чем ему говорили, потом резко сел в постели.

– В чем там дело? – озабоченно спросила жена.

Он поднял руку, делая ей знак замолчать, потом произнес:

– Да-да, конечно, – и взглянул на часы. – Мы будем через полчаса. – Он поставил телефон на место и встал с кровати. – Давай, Грета, скорее, – сказал он, – это Ханна. Ее нашли!

* * *

Йен ждал у входа в клинику. Он приехал два часа назад. Сова терпеливо сидел в машине. Путешествие прошло быстро и гладко. Он увидел фары серебристого «мерседеса», подъезжавшего к стоянке, и снова задумался над тем, как лучше все объяснить Андерсенам. Из документов, с которыми ознакомился Йен, и на основе впечатления, сложившегося у него во время встречи с ними в его кабинете несколько недель назад, полицейский мог заключить, что они – люди сильные. Флемминг Андерсен сделал себе состояние на строительных работах, значительная часть которых велась на негостеприимной земле Гренландии. Можно было сказать, что этот человек создал себя сам. К трудностям, с которыми ему приходилось сталкиваться часто, он привык. Жена его Грета, была его первой юношеской любовью, она поддерживала его всегда и во всем. Особенно тяжело им приходилось в первые самые трудные годы их совместной жизни. Хотя во время их встречи в его кабинете она была страшно расстроена и много плакала, Йен полагал, что у нее хватит сил с достоинством взглянуть правде в глаза.

Они поднялись по ступеням к входной двери, в глазах их светились одновременно беспокойство и надежда. Он распахнул перед ними дверь и проводил в небольшую приемную. Как только они расположились в креслах, Грета сразу же стала задавать вопросы.

– Скажите, почему она именно в этой клинике?

Муж взял ее за руку и остановил.

– Подожди, дорогая, инспектор сам нам все объяснит.

Йен объяснил. Объяснил детально. Голос его был проникнут сочувствием, но тверд. Он рассказал им о тяжелых испытаниях, которые выпали на долю их дочери, о трудностях, с которыми им придется столкнуться в ближайшие недели, а может быть, и месяцы. Объяснения свои он закончил, сказав, что в клинике их дочь находится в надежных руках, и выразил уверенность в том, что, когда ее выпишут отсюда домой, она тоже будет окружена заботой и любовью. Особый упор Йен сделал на том, что в этой ужасной истории Ханна была совершенно невинной жертвой и обвинять ее в чем бы то ни было просто недопустимо.