Ночи и рассветы - [173]

Он остановился возле одного двора, отгороженного агавой. Из глубины долетал тяжелый запах, пахло конюшней и хлевом. Козочка с тощим, сморщенным выменем услышала хлюпанье его ботинок и повернула к нему большие кроткие глаза и белые висюльки — сережки, такие же тощие и сморщенные, как соски ее вымени. От шеи у нее тянулась веревка, скрученная из ее же шерсти. Она блеяла тихо и протяжно, будто выплакивала безнадежные слезы. А чуть подальше барахтался в воде ее товарищ — мальчишка, он тоже заметил Космаса и смотрел на него, они смотрели друг на друга в щелочки между толстыми и колючими листьями агавы. Космас глядел на мальчика и не мог определить, сколько ему лет: может, пять, а может, десять. Просторная, с чужого плеча, одежда висела на его маленьком тельце, как на жердочке, а из штанин высовывались тонюсенькие, точно камышинки, ножки. Щеки его запали, глазницы резко обозначались, а глаза прятались где-то глубоко-глубоко, и вся голова была голой, шишковатой, крупной, точь-в-точь как у афинских ребятишек в голодную весну сорок второго года. Тогда все только начиналось… А разве теперь кончается?

Он улыбнулся мальчугану и поманил его пальцем:

— Иди, иди сюда, малыш! Как зовут тебя?

Но мальчик не подошел, а медленными шажками, не сводя глаз с Космаса, попятился к дому. «Иди сюда!» — еще раз улыбнулся Космас, однако мальчик не остановился, он шлепал по лужам и жидкой грязи, и, когда добрался до дома, испуганно юркнул в дверь.

Со стороны холма послышались голоса. По дороге шли две девушки-партизанки.

— Добрый вечер! — поздоровались они с Космасом. — Новости знаешь? В полдень прибыла рота национальной гвардии. Это они будут принимать оружие.

— Здешние?

— Нет, не здешние, из Пелопоннеса. Солдаты говорят, что офицеры ихние были цольясами…

Космас попрощался с девушками. Он торопился в казармы.

…В зыбких сумерках показались низкие здания с красноватыми крышами. Партизаны пели. Еще два-три вечера оставалось у них, чтоб вместе петь эти еще совсем живые, как дела, песни. Завтра эти песни станут воспоминанием.

Бойцы сидели — кто в казарме, а кто под навесом — и чистили оружие. Посредине двора, опершись на каменную стенку колодца, расположился старый партизан. Он уже начистил свою винтовку и теперь, направив ее в сторону закатившегося солнца, любовался сияющим стволом.

— Блестит?

— Как солнышко! Иди посмотри…

Космас взял винтовку и тоже направил ее в небо, еще светлое, красное. Ствол действительно блестел — сияли и гладкая поверхность, и спиральные бороздки, будто облитые ртутью.

— Ну как? — спросил партизан, забирая винтовку. — Погоди минутку, ты мне нужен, я тут записал номер…

Он вытащил из кармана блокнотик, где был записан номер винтовки. Он поставил этот номер на каждой странице и просил Космаса сверить, правильно ли он изобразил латинские буквы — IR 78584. Космас сверил.

— Правильно!

Партизан довольно улыбнулся.

— А теперь взгляни сюда!

И он показал Космасу приклад, на котором было вырезано: «Псалидас. ЭЛАС. 1942–1945».

Почти все партизаны сделали то же самое — вырезали на прикладах свои фамилии и даты. В казарме у самого окошка Космас увидел девушку, которая бритвой выскабливала на прикладе какие-то буквы. Это была Лаократия. Она не слышала его шагов и не оглянулась. Космас подошел на цыпочках и закрыл ей глаза. Лаократия встрепенулась, попыталась вырваться.

— Потерпи! — попросил Космас. — Попробуй-ка догадаться.

Она стала называть незнакомые ему имена.

— Нет! — говорил Космас. — Нет!

— Ну кто же ты? — потеряла она терпение и оглянулась. — Космас!

— Все-таки узнала! А я думал, ты совсем уж меня забыла… Покажи, что ты там пишешь.

«ЭЛАС-ЭПОН. 1943-194…» — вырезала Лаократия.

— Напиши и про Астрас, — посоветовал Космас. — Нельзя нам его забывать, тем, кто остался. А где Фигаро?

Фигаро появился с двумя дымящимися котелками.

— Поужинай с нами, — пригласил он Космаса. — Правда, третьей ложки у нас нет, но мы с Леньё обойдемся одной, а ты бери мою…

Они ели жидкую чечевицу и вспоминали вчерашние истории, которые уже стали старыми.

— Куда ты теперь, комиссар? — спросил Фигаро. — Что думаешь делать?

И снова Космас почувствовал ту же растерянность, как несколько часов назад с Вардисом.

— Там видно будет. Еще не решил. А вы что думаете?

Они переглянулись.

— Мы тоже еще не решили, — ответил Фигаро. — Леньё хочет в свою деревню, а я зову ее в Навпакт. Посмотрим еще, подумаем…

— А вы бросьте жребий! — пошутил Космас. — Ну, а дальше? Чем думаете заняться?

— У меня есть ремесло! Если поедем к Леньё, там многого не потребуется, обойдусь тем, что у меня есть, — машинка, ножницы, бритвы, — буду брить, как брил здесь. Дело несложное. Потом, может, прикуплю еще какой инструмент. А вот если поедем в Навпакт, то все мое барахло надо будет бросить на помойку. Найду работу где-нибудь в парикмахерской… Есть тут еще одна думка. В соседнем батальоне служит мой земляк, тоже парикмахер. Может, вместе откроем свое дело. Партизаны будут первыми клиентами.

Лаократия пошла мыть котелки.

— Послушай, может, ты знаешь, — тихонько спросил Космаса Фигаро, — как мы будем добираться домой? Подвезут нас или пешком потопаем?