Ночь Ягуара - [52]

— Неужели? А как насчет того парня и его индейца, которые заявились в офис Фуэнтеса?

— Отвлекающий маневр. Пойми, эти борцы за охрану окружающей среды чокнутые, они могут жить на деревьях, прокалывать покрышки, в крайнем случае взорвать самодельную бомбу, но если что и сделают, так непременно сами же и раструбят об этом в СМИ — иначе в их действиях нет никакого смысла. Здесь дело совсем другого рода. Прости, что говорю так, но в этом определенно есть колумбийский след.

— Колумбийский след?

— Да! — Кальдерон возвысил голос. — Они разорвали Антонио в клочья, черт возьми! Они вырвали сердце из его тела, его печень… Американцы так не поступают.

— Да, это правда. Но успокойся, друг мой. Я уверен, мы что-нибудь придумаем. Нам нужно найти тех, кто все это устроил, и заставить их остановиться, это важно, да?

— Конечно. Значит, ты это организуешь?

— Обязательно. Мои люди свяжутся с тобой. И знаешь что, Йойо? Давай я постараюсь разобраться с этим тихо, хорошо? Никакой прессы, никакой шумихи и никакого контакта с властями. Мы поняли друг друга?

— Да, конечно.

— Хорошо. Передавай привет семье.

Собеседник отключился. Кальдерон вытер лицо носовым платком. Лишь через несколько минут он осмелился подняться на ватные ноги и подойти к маленькому кабинетному бару.

Виктория Кальдерон вернулась с совещания в свой, гораздо меньший, чем у отца, кабинет, где не было никакого бара. От пережитого страха она вспотела, и теперь одежда противно липла к телу, и страшно хотелось принять душ. Молодая женщина уселась за стол и попыталась поработать, но цифры прыгали перед ее глазами, и в конце концов, что было совсем для нее не характерно, она выругалась, потом еще раз, а потом разразилась целым потоком отборных испанских ругательств, выученных преимущественно за время ее кратковременного брака. Правда, ругалась она вполголоса, чтобы не было слышно за тонкими стенами кабинета. Черт возьми, все оставалось по-прежнему: одним словом и усмешкой он мог превратить ее в безмозглое ничтожество.

Непроизвольно, едва ли отдавая себе отчет в том, что пальцы нажимают на кнопки, она набрала номер самого близкого ей человека, сумасбродной сестры ее матери. В трубке зазвучал теплый голос Евгении Ариас, обладавшей удивительным чутьем к душевному состоянию собеседницы, хоть Виктория и пыталась прикинуться, будто позвонила просто так, поболтать.

— Ну, чем он тебе насолил на этот раз? Приходи к «Эскибел», и я куплю тебе выпивку, — сказала тетушка, выслушав племянницу. — Три выпивки! Потом мы пойдем к столикам, огребем кучу наличных, ну а затем, может быть, нам повезет устроить небольшую потасовку.

Виктория хихикнула.

— О господи, я не могу. Это сведет его с ума!

— Так ему, ублюдку, и надо! В общем, приходи! Ты можешь полежать здесь с полчасика. Мы перекусим и будем на месте к семи. Согласна?

Виктория призадумалась. Тетушка Евгения, младшая из двух сестер, была пухленькой, бойкой женщиной весьма веселого нрава, решительно ни в чем не похожая на свою сестру. Она не была замужем, водилась с людьми, пользовавшимися дурной репутацией, подозрительными, красивыми мужчинами, много пила, содержала антикварный седан «ягуар» и шофера, который ее в нем возил, и, к ужасу родных, прекрасно обеспечивала себя средствами к существованию как профессиональный игрок. Ее терпели и приглашали на традиционные семейные сборища, но Йойо Кальдерон такого образа жизни, разумеется, не одобрял и потому был категорически против того, чтобы его дочь с ней общалась.

— Право, не знаю, — ответила Виктория. — Мне пришлось бы солгать ему и маме, но он дознается, и тогда меня вообще неделю из дома не выпустят.

— Думаешь, этот козел будет держать тебя взаперти? Викки, у меня есть для тебя новость: ты взрослая. Тебе двадцать восемь лет. Максимум, что он может сделать, — это выставить тебя из дому — ну и черт с ним! Ты переедешь ко мне. Я научу тебя делать ставки в джай алай. Ты с цифрами в ладах, и это дело быстро усвоишь.

Неожиданно для себя Виктория рассмеялась: очень уж это предложение звучало невероятно, оно просто не могло предназначаться ей. Она сменила тему, и они продолжили болтать о семье и нескучной жизни Евгении, и, когда закончили разговор, Виктория снова почувствовала себя собой. И что это значит? Она не знала точно, но, вернувшись к плотным рядам цифр, решила, что станет не беглянкой, как Евгения, а победительницей. В конце концов, она дочь своего отца.

У основания этого дерева находилась памятная табличка, установленная Обществом садоводов Южной Флориды. На табличке значилось, что это самое большое дерево во Флориде, а особо любопытным сообщалось, что это FICUS MACROPHYLLA, бенгальский фикус, и что в 1890-х годах его посадил священник, чтобы предохранить храм от жары. Дерево по-прежнему закрывало от солнца большое кирпичное строение, сменившее прежнее, с жестяной крышей, а во второй половине дня оделяло тенью и современное здание, в котором размещалась начальная частная школа.

Дерево покрывало территорию размером с бейсбольную площадку большой лиги и представляло собой огромную, плотную массу темно-зеленых, продолговатых, блестящих листьев, покрывавших дюжины столов и побегов, гладких и серых, в приглушенном облаками призрачном свете этого дня похожих на ноги стада слонов. Казалось, будто это стадо с бесконечной медлительностью брело через окружавшую огромное дерево лужайку.