Ночь всех мертвецов - [16]

Наутро они морфировали свой модуль в пеплоход и проехали по сгоревшему лесу, к полудню достигнув берега Внутриземного моря. Сейсмическая травма исхлестала волнами скалистый островок, где Сол оставил свои воспоминания, но системы автономного ремонта, использовав последние резервы энергии, восстановили разрушенное.

Поскольку Сол твердо решил, что доберется до своих воспоминаний только по морю, они приказали пеплохо-ду трансформироваться в ялик. Пока текторы тасовали молекулы, из бурного прибоя на красную гальку выполз человек из Народа Синей Маны. Он был длинный, огромный, гладкобокий, шерсть короткая, похожая на дерн, в умопомрачительно-красивых подпалинах. Он тяжело пыхтел — переход из родной стихии в чуждую стоил ему много сил. Ления фамильярно обратилась к нему — всего одно тысячелетие назад Потаенные Замыслы и люди-амфибии Синей Маны были одним народом — и задала вопрос, который задавала всем встречным.

— Я уже строю из моих жировых запасов летательный аппарат, чтобы добраться на нем до Небесного Дерева, — ответил Синяя Мана. — Если за это время климат не переменится.

— Как там в море — худо? — спросил Соломон Гурски.

— Моря первыми чувствуют перемены, — сказал человек-амфибия. — Худо? Да, очень. Как подумаешь, что Мать-Океан промерзнет до самого дна — просто трясти начинает.

— Значит, ты отправишься на Уризен? — спросила Ления, решив, что между плаванием и полетом должно быть много общего.

— Нет, милая моя, что ты. — Кожа человека Синей Маны выразила недоуменное удивление. — Почему я должен терпеть от судьбы меньше, чем Мать-Океан? Нас обоих ждет лед.

— Кометный флот, — догадался Соломон Гурски.

— Земной корабль завещал нам, что во Вселенной, где мы живем, много обителей. Я мечтаю увидеть другие заселенные людьми системы, о которых нам рассказал корабль, перепробовать другие способы быть человеком.

Сто орковских лет тому назад в систему Лоса прибыл второй звездолет-комета с Земли, чтобы подзаправиться от колец Уризена. Он принес вести, что нанотехнология трудолюбивых мертвецов преобразила их родную систему, а модернизированные, более быстрые и мощные потомки кометы Джуди достигли других звезд. Так завершились тысяча девятьсот лет одиночества — первая, одинокая колония на Орке воссоединилась с дерзким сообществом, шагающих по звездам мертвецов. «Задолго до твоего появления», — подумал Сол, глядя на ложбинку между ягодицами Лении, которая присела на корточки на гальке, чтобы поговорить с человеком Синей Маны. «Появление». За этим термином маячила тень древнего, более глубокого слова. Слова, устаревшего во вселенной мертвецов. «Рождение». На Орке никто никогда не рождался. Никто не знал детства, никто не рос. Никто не старел, никто не умирал. Они «появлялись». Они покидали тестатор полностью сформированными, точно боги.

Сол знал слово «ребенок», но с внезапным ужасом понял, что больше не видит этого слова. Оно стало пустьм, темным. Столько вещей развоплотилось в сконструированном им мире!

По морю и по воздуху. Обмен стихиями. Ялик Сола Гурски был достроен одновременно с тем, как текторы Синей Маны превратили его подкожное сало в летающую машину. Сол смотрел, как она, кружась, поднялась вверх и улетела на юг, меж тем как лодка, качаясь на волнах, спешила к острову памяти.

«Мы живем вечно, мы преображаем сами себя, мы преображаем планеты и солнечные системы, мы путешествуем со звезды на звезду, для нас нет ни времени, ни смерти, но есть нечто, чего мы не можем восстановить, — это память, — подумал он. В кильватерный след ялика ныряли голодные, надеющиеся на поживу морские птицы. — Потревоженная вода выносит наверх много всякого-разного. Мы не можем восстанавливать наши воспоминания — их приходится хранить отдельно, когда наши жизни переполняются, бьют через край, расплескиваются. У нас, у Пяти Сотен Отцов, воспоминания глубокие, много раз опустошенные».

Остров Сола представлял собой наклонную каменную плиту в экваториальном море — несколько скалистых гектаров. В его высочайшей точке, под сенью кривых ретро-олив и кипарисов, стоял маленький дорический храм. Хозтекторы преданно оберегали его от земных бурь. Теперь Сол стыдился своего былого увлечения античностью, но Ления пришла в восторг от этого стиля. Она пустилась в пляс под оливами, под портиками, в дверных проемах. Сол вновь увидел ее такой же, как в ту первую ночь, в хороводе танцующих в честь окончания Малого года, в Олд-Ред-Ридже. Старая страсть. Новая боль.

В освещенном солнцем центральном зале Ления притронулась руками к барельефам из жизни Соломона Гурски. Они не уступили ее пальцам своих воспоминаний, но говорили с ней менее изощренным способом.

— Эта женщина... — Она задержалась перед изваянным в белом камне изображением. Соломон Гурски и высокая женщина с красивым аскетичным лицом стояли обнявшись на улице забытого города.

— Я любил ее. Она погибла в битве при комете Джуди. Истинной смертью. Я потерял ее.

— Значит, все дело в том, что я ее тебе напоминаю?

Он прикоснулся к барельефу. Воспоминание, яркое и пронзительное, как боль, растеклось по его нервам; мнемотекторы загрузились в его ауру ЭЛЕНА. И еще воспоминание — из Числа орбитальных, когда завершился Долгий Поход, объект, ранее именуемый кометой Джуди, рассыпался, превратился в паутину из балок, ферм и жилых модулей, которые неслись над красными мерзлыми пустынями Орка. Паутина, увешанная зрелыми плодами; спусковые модули, готовые просыпаться на новую планету, засевая ее семенами жизни. Тектоформирование. Среди плодов были и семена Пяти Сотен Отцов, прародителей всех рас и народов Орка. В том числе — Потаенный Замысел и Соломон Гурски, четверорукий, вакуумно-непроницаемый аватара жизни и смерти, оседлавший балку, во главе штормов Уризена. Преображающие верхоруки Сола прикасаются к основной памяти семени-матки. Запомнить ее. Запомнить Элену. И когда-нибудь — рано или поздно — вернуть назад. «Впечатать в нее влечение к моему запаху, чтобы, где бы она ни была, с кем бы она ни была, она пришла бы ко мне».