Ночь волка - [52]

Экран Северной Америки по-прежнему тускло мерцал и мы могли наблюдать за тем, как наша зеленая точка двигалась к цели. Вначале в обзорном иллюминаторе было черным-черно, затем появилось что-то вроде бронзовой кляксы, которая очень медленно перемещалась вперед и вниз. Конечно же, это была старушка Луна, движущаяся впереди нас на запад. Спустя какое-то время я понял, на что все это похоже — на старый пульмановский спальный вагон (однажды ребенком я путешествовал в таком) или, если точнее, на вагон для курящих, идущий по рельсам глубокой ночью. Наша поврежденная антигравитация, отталкиваясь от неровностей почвы, проплывавшей внизу под нами, заставляла кабину ритмично покачиваться. Я припомнил, каким загадочным, оторванным от остального мира казался мне, ребенку, тот старый спальный вагон. Теперешние ощущения были точно такими же. Я все ждал, что вот-вот раздастся гудок. То было чувство отчужденности и одиночества, которое въедается тебе в душу и остается в ней навсегда.

— Я вспоминаю первого человека, которого убил, — задумчиво начал Папаша.

— Заткнись! — сказала ему Алиса. — Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме убийства?

— Видимо, нет, — ответил он. — В конце концов, здесь это самая интересная и подходящая тема. Вы можете предложить другую.

В кабине воцарилась тишина. Потом Алиса произнесла:

— Это было накануне моего дня рождения. Мне исполнялось двенадцать. Они вошли к нам на кухню и убили моего отца. Он был по-своему мудр и устроил нас жить там, где ни бомбы, ни радиоактивные осадки нас не достали. А такую опасность, как местная банда оборотней, он предусмотреть не сумел. Как раз в тот момент отец резал хлеб — домашний хлеб, выпеченный из выращенной нами пшеницы (папа был помешан на идее возврата к природе и всем таком прочем), — но отложил нож в сторону.

Отец не способен был думать о предметах или идеях как об оружии — в этом заключалась его главная слабость. Он даже в оружии не видел оружия и придерживался философии сотрудничества, как он это называл, которую пытался донести до людей. Иногда мне казалось, он был рад последней войне, потому что видел в ней свой шанс.

Однако оборотни не интересовались философией и, хотя их ножи не были такими острыми, как папин, они их не отложили. Потом они насладились пищей и мною на десерт. Помню, как один из них взял кусок хлеба и обмакнул его в кровь, как в соус. А другой сполоснул руки и лицо в холодном кофе…

Она замолчала. Папаша вставил мягко:

— То был день — не так ли? — когда падшие ангелы… — А затем просто добавил: — Язык мой — враг мой.

— Ты собирался сказать: «День, когда они убили Бога»? — спросила Алиса. — Ты был прав, так оно и есть. В этот день на кухне они убили Бога. Вот откуда я знаю, что Бог мертв. После этого они должны были убить и меня, в конце концов, но…

Она снова прервалась, на этот раз чтобы спросить..

— Папаша, ты полагаешь, все эти годы я могла думать о себе, как о Дочери Бога? Что именно поэтому я переживаю все так остро?

— Не знаю, — сказал Папаша. — Верующие парни говорят, мы все дети Бога. Я-то в этом не вижу большого смысла, а иначе придется признать, что у Бога есть довольно-таки гадкие детишки. Продолжай свою историю, пожалуйста.

— Итак, они должны были убить меня тоже, но главарю я понравилась, и он решил воспитать из меня девушку-оборотня. Это было мое первое знакомство с идеей как оружием. У него возникла идея относительно меня, а я ее использовала для того, чтобы убить его самого. Мне пришлось три месяца ждать своего часа. Я приручила его до такой степени, что он позволил мне себя побрить. Из него вытекла вся кровь, так же, как тогда из моего отца.

— Хм, — произнес Папаша спустя некоторое время, — это был леденящий душу рассказ. Я должен запомнить его, чтобы рассказать Биллу — он начал с того, что убил свою мать. Алиса, твое первое убийство заслуживает оправдания больше, чем любое из всех, о каких я слышал.

— Тем не менее, — после паузы отозвалась Алиса со смутным отголоском былого сарказма в голосе, — ты не считаешь, что я поступила правильно.

— Правильно? Неправильно? Кто может судить? — чуть ли не взорвался Папаша. — Уверен, со многих точек зрения ты заслуживаешь оправдания. Любой бы посочувствовал. Очень часто у человека есть достаточно оправданий для первого убийства. Однако, как вам известно, первое убийство ужасно не так само по себе, как потому, что побуждает совершившего встать на стезю убийцы. Ваша система ценностей чуть искажается и уже никогда не становится прежней. Но все это вы знаете и без меня, да и кто я такой, чтобы вас поучать? Я убивал людей только потому, что мне не нравилось, как они сплевывают. И между прочим, способен прекрасно продолжать в том же духе, если не буду себя сдерживать и постоянно проветривать мозги.

— Ладно, Папаша, — призналась Алиса, — у меня не всегда были такие благородные причины для убийств. Последней моей жертвой был мечтательный старый физик, который дал мне счетчик Гейгера, тот, что я ношу. Глупый старый ублюдок — удивляюсь, как это он сумел прожить так долго. Может, был в изгнании или в бегах. Понимаете, я часто связываюсь с пожилыми сеющими добро типами, вроде моего отца. Или вроде тебя, Папаша.