Ночь умирает с рассветом - [6]

— А вы что за люди такие? Не пойму что-то... На охотников не похожи. Винтовки солдатские, кортик вон на стене болтается...

— Спи, дитятко, — нехорошим голосом проговорил Спиридон. — Много станешь знать, скоро состаришься.

Генка с устатку спал долго. Пурга стихла, вышло веселое, по-весеннему ласковое солнце. Мужики напоили Генку чаем, отдали нож и берданку, он встал на лыжи, поблагодарил за приют и тронулся в путь. Спиридон и Василий поглядели ему вслед и вернулись в землянку. Спиридон надел полушубок, взял винтовку и торопливо пошел наперерез тому пути, которым отправился Генка Васин.

Василий присел возле землянки на пенек, зажмурился от весеннего тепла, от яркого солнышка. На душе у него было спокойно и даже как-то светло.

Когда один за другим гулко ухнули в таежной тишине два винтовочных выстрела, Василий снял шапку и перекрестился. Лениво подумал: «Зачем и собаку-то?» И тут же понял: иначе нельзя, собака может привести к зимовью людей.

Спиридон вернулся на Генкиных лыжах, прислонил их к стенке землянки и занялся гураном — разделал, разрубил на куски, разложил на две кучи: одну большую, вторую много меньше.

— Забирай долю, — буркнул он и показал на маленькую кучу мяса.

Спиридон по всей видимости готовился в дорогу: сложил мясо в мешок, завернул в тряпку остатки соли. Он стоял на полу на коленях, спиной к Василию, увязывал свои харчи. Василий смотрел на его здоровую, покрасневшую от натуги шею, на тяжелый затылок с редкими мокрыми волосами. «Куда-то далеко собрался, паскуда, — с тревогой думал Василий, отводя глаза от Спиридона. — И молчит... Неужто предать задумал, Иуда? Вот сейчас бы его и...» Василий опять уставился на квадратный, потный затылок Спиридона. «Садануть ему в загривок из винтовки — не пикнул бы...»

Спиридон неожиданно круто повернулся к Василию, в упор взглянул на него злыми медвежьими глазками, спросил:

— Чего зенки пялишь, варнак? Спиной чую, гнида.

Василий суетливо закрестился, замигал белесыми глазами:

— Что ты, Спиря, Христос с тобой?.. Да я...

— Не ври... Все мысли твои, все слова наперед знаю.

— Разрази меня господь, если что, Спиря... Задумался я, дочку вспомнил, Настеньку... Жива ли, сиротинка моя горемычная.

— Все-то ты врешь, падла. — Спиридон с отвращением сплюнул на пол. — Надо было мне тогда в сарае тебя... — Он осекся, сообразил, что сгоряча сболтнул лишнее. Пошарил в кармане, вытащил две коробки спичек, одну бросил на стол.

— На, Генка тебе прислал. — Спиридон отрывисто хохотнул, будто залаял. — Ну, хватит... Слушай, дело стану говорить. Поутру уйду в тайгу, надо оглядеться, как и что. Весна скоро. Не век нам в этой берлоге вековать, надо выбираться в жилое место. Не бойся, тебя не брошу... В общем — несколько ден не жди.

Василий с опаской поглядывал на Спиридона, не верил ни одному его слову. «Ишь, подлюга, — подумал он, глядя, как Спиридон привязывает к мешку свой котелок, — сознался, что хотел убить в сарае-то...»

Спать легли рано, даже лучину не зажигали в тот вечер. Под утро Василий поднялся, охая и причитая растопил печь, наварил мяса, вскипятил воды с брусничными листьями. Поели, Спиридон вычистил свою винтовку, набил карманы патронами. Надел полушубок, перекинул за спину мешок, приладил на улице лыжи.

— Спиря... — просительно произнес Василий, когда тот совсем изготовился в путь. — Как на брата на тебя уповаю... Не ввергни себя в геенну огненную.

Спиридон взмахнул палками и широким шагом пошел в ту сторону, откуда уже восходило солнце.

— Храни тебя бог, Спиря! — изо всех сил крикнул в спину Василий.

Сначала было видно, как полушубок Спиридона мелькал между деревьями, но скоро совсем скрылся в зарослях молодого ельника, кустов багульника, который на солнцепеке начал уже набирать пахучие толстобокие почки.

«На восток пошел, — размышлял про себя Василий, оставшись один. — Значит сделает крюк и подастся в другую сторону. У него кругом обманство. Эх, кабы знать, что у него в башке...»

...А Спиридон легко шел на широких лыжах, подбитых сохатиным камусом. Отойдя порядочно, он и правда стал забирать влево, пока, наконец, солнце не оказалось у него за спиной.

Снег сверкал и переливался на солнце, словно летел навстречу сплошным легким потоком. Путь предстоял не близкий.

— Жми, паря, — подгонял себя Спиридон. — Наддай шибче!

На пути встречались крутые горы — то поросшие лесом, то с острыми каменистыми уступами. Спиридон, не теряя времени на поиски легкой дороги, шел напрямик, перелезал через буреломы, проваливался в глубокие ямы, скрытые снегом. То полз на четвереньках, волоча за собой лыжи, то стремительно мчался вперед, весь в снежной пыли, точно в радужном прозрачном сиянии. Он думал только об одном: как бы не сбиться с пути. И еще тревога стучала в голове, хлестала по ногам, утраивала силы: скорее!

Каждая жилка в нем трепетала. Такое опьянение угрюмый в обычное время Спиридон испытывал прежде только в Троицкосавске, когда вместе с сотником Соломахой на взмыленных конях, с клинком наголо врубался в толпу арестантов.

Измучившись вконец, он остановился на отдых, отвязал котелок, плотно набил его упругим неподатливым снегом. Натаскал валежнику, хотел развести огонь, но чуткое ухо уловило в таежной тиши посторонний негромкий звук. Спиридон бесшумно передернул затвор винтовки, приподнялся, напряг зрение и слух. Звук повторился. И тут Спиридон увидел не дальше, чем в двухстах шагах от себя сохатого. Зверь стоял к нему боком, высоко подняв голову с тяжелыми раскидистыми рогами. Спиридон медленно повел мушкой. Сохатый не шевелился, словно сам искал смерти. Грянул выстрел, сохатый медленно осел на задние ноги, опрокинулся на бок.