Ночь триффидов - [40]

Тому, кого это может касаться.

Девочка, которая передаст вам это письмо, — моя дочь. Ей пять лет, и ее зовут Кристина Джейн Скофилд.

У меня нет времени, чтобы в подробностях рассказать обо всех несчастьях, которые обрушились на нас. В течение двадцати лет мы жили в укрепленном форте на побережье Корнуолла. Наша колония состояла как из слепых, так и из зрячих. Как мне представляется, мы относительно преуспевали, занимаясь в основном земледелием и отчасти рыбной ловлей, чтобы хотя бы немного обогатить пищевой рацион.

Затем, примерно год назад, к нашему форту приблизилась флотилия яхт. Нападение оказалось настолько неожиданным, что мы не успели подготовиться к обороне. Зрячие женщины и все наши дети были захвачены пиратами, остальных безжалостно перебили. Мне была уготована иная судьба, и я сумел бежать вместе со своей дочерью Кристиной. Несколько месяцев мы скитались, питаясь тем, что удавалось собрать. Ночи мы проводили в руинах. Триффиды преследовали нас, как волки преследуют раненых животных. Что, впрочем, было недалеко от истины. Когда мы бежали, я был уже далеко не молод, а теперь вдобавок и серьезно болен. Переход всего в одну милю приносит мне нечеловеческие страдания. Чем медленнее мы передвигаемся, тем ближе подходят к нам триффиды.

За все время странствий (а это двенадцать месяцев) мы не встретили ни одного человека. Ни единого. Из этого я заключил, что во всем графстве в живых остались лишь мы двое. Триффиды либо уничтожили людей, либо вынудили их всех уйти. А теперь эти проклятые растения вознамерились сожрать и нас.

Я пишу письмо незнакомцу, с которым мне не суждено встретиться. Мы с Кристиной нашли временное убежище в каком-то эллинге на берегу реки. Сейчас вечер. Триффидов я не вижу, но зато прекрасно слышу. Они стучат своими отростками по стволу, словно сообщают другим, что мы здесь попали в ловушку.

Кристина спокойно спит. Она не знает, что это наш последний вечер вместе.

Я далек от медицины, но тем не менее понимаю, что дни мои сочтены. В животе я могу нащупать какую-то твердую неподвижную массу. Кожа моя пожелтела. Как я подозреваю, у меня развилась злокачественная опухоль. В любом случае я настолько ослаб, что способен пройти всего несколько шагов. Очень скоро я и этого не смогу сделать.

Но не это волнует меня. Меня беспокоит судьба моей дочурки. При мысли о том, что она останется в одиночестве, беззащитная перед этими гнусными растениями, мое сердце разрывается на части.

В данный момент я не уверен, в порядке ли мой разум. Меня все время тянет в сон, а бодрствовать я способен лишь несколько минут. Сегодня вечером Кристина выскользнула из эллинга. Я помню, как мне кажется, что я спрашивал ее, куда она ходила. Дочь ответила, что ходила за яблоками, но другие растения кусали ее своими ветками. Я, естественно, разволновался и спросил, не били ли они ее стрекалами. Она сказала, что это было и что после этого ее кожу немного покалывало. Ничего больше. На лице дочурки я увидел розоватые следы, но никаких припухлостей. Об отравлении вообще не могло быть речи.

Но не исключено, что мне все лишь пригрезилось, а это письмо — способ уйти от реальности. Я стараюсь не допустить конца до тех пор, пока не сделаю для моего ребенка то, что следует сделать.

Через несколько мгновений я отнесу ее в лодку, сохранившуюся здесь, в эллинге. Я положу в лодку еду, воду и это письмо, а затем отправлю ее в темноту. Ничего больше для нее я сделать не в состоянии. Я едва могу двигаться и знаю, что у меня не хватит сил забраться в лодку вместе с ней. Моей дорогой дочурке, чтобы выжить в одиночку, придется совершить чудо.

Может быть, я посылаю ее на верную смерть. Не знаю. Но разве у меня есть иной выход?

Всем сердцем молю вас позаботиться о ней. Она — очень хорошая девочка.

Искренне ваш, Бенджамин Скофилд.

Закончив читать, я не произнес ни слова. Другие тоже молчали. Все долго сидели, погрузившись в свои мысли.

Глава 13 Через океан

— Сколько еще времени, по вашим подсчетам, займет переход?

— До Нью-Йорка? Полагаю, два-три дня.

— Рады вернуться домой раньше, чем рассчитывали?

— Приказ есть приказ. Но будет очень приятно снова пройтись по твердой земле. Похоже, вы здорово поднаторели в этом деле, не так ли?

— Получил хорошую практику, ожидая летной погоды в комнате отдыха экипажа.

Гэбриэл Дидс играл в настольный теннис не только очень умело, но весьма, если так можно выразиться, убедительно. Он обладал такой силищей, что от его сумасшедших смэшей справа мячики частенько разбивались вдребезги.

Стены спортивного зала были оклеены постерами с изображением полуголых кинозвезд. На меня со всех сторон смотрели смазливые личики с ярко-красными пухлыми губками в обрамлении роскошных платинового цвета волос.

— Ну и дела, Мэйсен! Где вы обучились этому крученому удару слева?

— В крикете.

— Крикете?

— Правда, с мячом я обращался лучше, чем с битой.

— Позвольте! Но ведь крикет — это же сверчок. Очень горластый маленький жучок.

— Неужели вам никогда не приходилось слышать об игре под названием «крикет»?

Гэбриэл покачал головой и направил мячик на мою сторону стола со скоростью миллион миль в час. Пластмассовый шарик ударился о мою ракетку и отлетел к потолку. Отыскивая мяч на полу, я, не теряя времени, разъяснял партнеру основные принципы крикета — игры, которую мой школьный учитель мистер Пинз-Уилкс величал не иначе как богоданной. Мои рудиментарные объяснения, видимо, не очень его удовлетворили, поскольку выражение недоумения на физиономии гиганта не только сохранилось, но даже слегка усилилось. Немного поразмыслив, он потребовал дальнейших уточнений.