Ночь, сон, смерть и звезды - [178]

Он и сейчас-то не до конца свободен, добавил Хьюго. Сторона обвинения подумывает о том, чтобы повторно запустить машину, хотя «свидетели» процесса 1989 года умерли либо бесследно исчезли.

А пока Карлин желал стать пастором. Держался он осмотрительно, но дружелюбно. Пожимая гостье руку, он избегал смотреть ей в лицо, но улыбался вполне компанейски и не выказывал ни горечи, ни гнева. Она подумала: Перед ним белая женщина. Это все, что он видит.

Она уже собиралась его спросить, не связан ли Карлин Милнер с баптистской Церковью надежды на Армори-стрит (единственной известной ей афроамериканской церковью), да вовремя сообразила, сколь наивным – и потенциально оскорбительным – стал бы такой вопрос.

Она просто послала чек на семьсот долларов в приют «СпаситеНашиЖизни» под патронажем баптистской церкви, но не была уверена, что чек обналичили.

Второй подопечный Хьюго, тридцатидевятилетний Эктор Кавасос, отсидел восемнадцать лет в тюрьме строгого режима в Аттике за жестокое изнасилование с убийством (в Буффало), которых он не совершал. Анализ ДНК в конце концов позволил ему выйти на свободу после нескольких лет умышленного запутывания следствия и препятствий со стороны обвинителей, теперь планировавших вменить ему непредумышленное убийство, хотя их единственным «непосредственным свидетелем» был полицейский информатор, однажды его уже подставивший.

Кавасос, несмотря на лицо в шрамах и красные глаза (результат тюремных избиений), был красивый мужчина. Он сильно заикался, что приводило в бешенство полицейских в момент ареста, и сейчас он старался по возможности помалкивать, а если говорил, то тихо, почти неслышно. Из тюрьмы он вышел без образования, без профессиональной подготовки, и никто не готов был взять его на работу, если не считать дальнего родственника в Буффало, который сам находился на социальной поддержке. Миссия освободителей обеспечила его жильем и помогала с трудоустройством. Чтобы вызволить Кавасоса из тюрьмы, пришлось потратить более трехсот тысяч долларов, и этим издержки не исчерпывались.

Предстояли судебные тяжбы с отделами полиции и муниципалитетами, ответственными за грубейшие нарушения законов. Иски на семь миллионов, на двенадцать миллионов. В обоих случаях разбирательства затянутся на годы.

Джессалин испытывала огромную жалость к этим людям, их так жестоко лишили молодости. Им еще повезло, что они сумели выжить в таких условиях, сказал Хьюго. В тюрьме строгого режима о настоящей медицинской помощи говорить не приходится.

Но горечи ни тот ни другой не выказывали – во всяком случае, в присутствии Хьюго Мартинеса и его белокожей подруги. «А чего злиться? – сказал Милнер. – Только зря себя поедом есть».

Понятно, почему человек решил стать пастором, подумала Джессалин. Хочет нести добрые вести миру, который так по ним истосковался.

Ее трогало, с какой теплотой и простотой Хьюго разговаривал с бывшими зэками, как искренне интересовался их жизнью, с какой тщательностью делал их фотопортреты. Его обычная непринужденность не распространялась на профессию: здесь он был перфекционистом. Разглядывая вблизи незнакомцев, Джессалин испытывала одновременно радость от полученного доверия и стыд; сама она почти не изведала страданий в сравнении с тем, что испытали эти двое, ни за что отсидевшие такие огромные сроки, – подобный стоицизм был ей неведом. А ей-то казалось, что, потеряв мужа, она прошла через муки ада… Но от настоящих мучений ее защищали деньги и социальное положение. А до того ее любил и защищал супруг.

Благополучная домашняя жизнь мешала ей видеть истинные беды вокруг. Личное счастье сделало ее незрячей.

Ей стало жарко, она испытывала головокружение и потерю ориентации. А от тяжести косы между лопаток возникло чувство неловкости, как если бы кто-то, подтрунивая, похлопывал ее по спине.

Будь я хорошим, великодушным человеком, подумала Джессалин, я бы открыла свой дом для таких людей. Она ведь живет в настоящей крепости, в храме. И одна!

Мама, не будь такой наивной. Все мечтают тебя использовать.

Они знают, кто ты. И поставили себе цель. Как можно вести себя так глупо!

Твой любовник – агитатор-коммунист. Он отсидел срок. Ему нужны твои деньги. А тебя он потом бросит.

Вечером того же дня, когда они оказались вдвоем, Хьюго упомянул, что в далеком 1980 году его недолго продержали в следственном изоляторе. Может, тебе об этом уже говорили твои дети?

– Да нет… не помню, – ответила Джессалин уклончиво.

(Ее давно мучила мысль, что Хьюго почти наверняка догадался, какими черными красками его малюют старшие дети Джессалин. В каких смертных грехах его подозревают, какие гадости про него рассказывают.)

Хьюго непринужденно вспоминал, как попал в «полицейские тиски», как распыляли в лицо перцовый спрей и били дубинкой, но, слава богу, обошлось без серьезных травм. Поставили синяк под глазом, зато глаз остался целым.

Вывихнули лодыжку, но не сломали ногу.

Двадцать шесть лет назад его задержали вместе с другими протестантами перед мэрией Хэммонда «за вторжение на закрытую территорию» и «за нарушение общественного порядка». Местная власть запрещала городским служащим объединяться в профсоюзы, а Хьюго с подельниками возглавили забастовку учителей, социальных работников и госслужащих, требовавших повышения зарплаты и бонусов. Тогда перед мэрией собралась большая толпа – как сторонники забастовки, так и ее противники. Уличное движение остановилось, пошли кулачные разборки. Приехали телевизионщики и еще больше разогрели и без того накаленную обстановку.