Ночь шинигами - [10]

– Перестань, это просто смешно! – воскликнула я.

Он спрыгнул с лестницы, перебрал шестеренки на столе и смахнул все в саквояж.

– Нивен, – повторила я, отнимая сумку, в карман которой брат пытался запихнуть очередную горсть деталек.

– Эй! Отпусти…

– Нивен! – Я положила руки ему на плечи. – Если ты пойдешь со мной, то никогда не сможешь вернуться.

Решимость в глазах брата померкла. Ведь ему, в отличие от меня, следовало подумать о родителях. Он жил в мире, где мог стать кем-то значимым, особенно если я исчезну.

– Я знаю, – ответил Нивен.

– Ты не сможешь попрощаться с отцом и Корлисс.

– Я знаю, – повторил он, зажмурясь, затем перевел дыхание, распахнул глаза и накрыл ладонью мою кисть, чуть улыбнувшись. – Я не отпущу тебя одну, Рэн.

Брат аккуратно снял мои руки с плеч и возобновил сборы. У меня пропал дар речи, ведь я была недостойна подобной жертвы. Надо постараться уговорить Нивена остаться в Лондоне, в безопасности.

Но я отчаянно боялась уходить одна, меня успокаивал один лишь вид собирающего вещи брата. «Эгоистка», – обругала я себя.

Я надеялась, что Нивен от побега тоже что-то выиграет. Он не был создан для роли собирателя: плакал ночами, жалея собранные души, винил себя, а подобные чувства для жнецов недопустимы.

«В нем недостаточно смерти», – повторял отец.

В детстве он пытался учить Нивена забирать души у белок и кроликов, но тот всякий раз плакал и кричал, пока Эмброуз не сдавался. Корлисс пробовала читать сыну перед сном страшные истории про обезглавленных королей и средневековые пытки – любимые сказки большинства детей жнецов, – но Нивен только всхлипывал и прятался под одеяло.

– Вот почему Анку предупреждал нас, что Высшим жнецам положен единственный ребенок, – шептала Корлисс Эмброузу. – Один из них будет слабаком.

Мы с Нивеном знали все: сидели на моей кровати, прижимаясь ушами к стене и подслушивая.

Но сейчас брат упаковывал ювелирные инструменты и раздумывал, какие взять носки, полный решимости оставить ради меня свой мир. Так что, похоже, Корлисс ошибалась.

Через несколько минут вещи были собраны. Я взяла кое-какую одежду, второй нож и томик стихотворений Теннисона. Мне хотелось забрать с собой все книги, но в конце концов я вытащила из стопок на столе одну наугад и не сильно разочаровалась, увидев на корешке его имя. Он написал стихотворение «Всему суждено умереть», поэтому ничего удивительного, что собирательница полюбила его строки. Но еще Теннисон писал про Одиссея, который покинул дом в поисках лучшей жизни, совсем как я сейчас. «Никогда не поздно искать новый мир», – сказал бы он. Но понятие «поздно» очень относительно, если ты можешь обернуть время вспять. Холодный металл часов, зажатых в потной ладони, напомнил, что я уже слишком задержалась.

Во внутренний карман сумки, куда можно было поместить разве лишь несколько листков бумаги, я засунула фотографии Японии, вырванные из библиотечных книг. Я не призналась Нивену, куда собираюсь бежать, потому что боялась: он откажется от такого далекого и чуждого места. Ведь есть разница между тем, чтобы пересечь Ла-Манш, и поездкой через весь мир. Может, покажу ему картинки, когда мы спрячемся во Франции, и буду надеяться, что брат, как и я, очаруется далекой страной.

– Ладно, – наконец сказал Нивен, заматывая запасные очки в шарф и засовывая сверток в поклажу, – все, кажется, я готов.

Он застегнул саквояж и развернулся к двери, но вдруг замер, широко распахнул глаза и уронил багаж.

– Оливер! – вспомнил Нивен и побежал наверх.

– Оливер?

Нивен откинул покрывало и достал из-под него огромного серого кота.

– Еще один бродяга? – воскликнула я. – Нивен, я же хранила там ядовитые растения!

– Оливер просто спит, – успокоил меня брат, пренебрежительно махнув рукой, сгреб кота под мышку и взял саквояж. – Он очень ленивый.

– И безобразно раскормленный. Полагаю, его мы тоже берем с собой.

– Я не брошу Оливера! – воскликнул Нивен. – Мы же никогда не вернемся.

– Ладно, – вздохнула я. – Но если он шумный, лучше оставь его здесь. Я не собираюсь умирать из-за бродячего кота.

– Он хороший, – ответил Нивен, прижимая к себе вялого бродягу.

Я закатила глаза и перехватила сумку покрепче.

– Готов?

Нивен кивнул. Оливер моргнул.

Я открыла дверь и шагнула в катакомбы.

* * *

Мы спешили по тоннелям, не смея лишний раз вздохнуть. В этот тихий час между сумраком и рассветом расступаются призрачные границы и наружу выходят чудовища. Поэтому почти все жнецы в такое время спят по домам или ждут начала дневной смены. Лишь нескольким Высшим разрешается покидать жилище в сумерках.

Наши шаги отдавались влажными шлепками по каменному полу. Тоннели освещались лишь наполовину, многие фонари не горели: охрана придет зажечь их только через час. Тени бежали по стенам, темные и зыбкие в слабом неверном свете.

Я как раз собиралась свернуть за угол, когда угловатая тень возвестила о том, что в соседнем коридоре кто-то есть. По-видимому, более сильные жнецы одолели мою заморозку времени, иначе как они подобрались так близко?

Я затянула Нивена в нишу и взмахом руки погасила ближайшие фонари, опуская на нас толстое одеяло темноты. Прижав к груди сумку, я толкала коленом саквояж Нивена, пока брат не сообразил и не отодвинул его к стене. Несмотря на все стереотипы о легкомысленных собирательницах, я ограничилась только одеждой и книгой, а вот Нивен попытался прихватить с собой половину комнаты. Тень мы отбрасывали темную и бугристую. Конечно, лучше бы братец взял поменьше вещей, но, с другой стороны, он бросил все ради меня, и я просто не могла запретить ему лишнюю пару носков.