Ночь Саммерсенда - [2]

А Лета могла его видеть. Она могла призывать его. Она разговаривала с ним, пообещала себя ему и ступила в его тьму.

Я прижимаю свои ладони к покрытому пятнами полу. Ее кровь, моя кровь. Столько просьб, оставшихся без ответа, и несдержанных обещаний. Иногда я думаю о том, как бы все сложилось, если бы я не нарушил свою клятву, когда мне исполнилось тринадцать и он вернулся ко мне. Если бы я ушел с ним.

Так легко сожалеть. Думать о том, что можно было сделать иной выбор. Но теперь это не имеет никакого значения. Я здесь, живу благодаря жертвам других людей. Моего отца, моей матери, моего брата. И теперь еще и… Леты.

Я зажигаю остальные свечи у алтаря. Погружаю свои пальцы в соль, а затем рассыпаю подношение под иконой. И начинаю напевать. Я ненавижу свой голос, то, как ноты сливаются с моим сбивчивым дыханием, мое горло все еще сжимается от сдерживаемых слез.

Литания Харвестфолла, распеваемая другими, вызывает образы возделанных полей и дыма от костра. Голых ветвей и неспешного перехода к долгим ночам. Но когда ее пою я, литания звучит как незаживающая рана. Она звучит как стенание.

Мои руки начинают дрожать. Я сильнее прижимаю их к полу. Закрываю глаза. Тянусь к свету, который, как поговаривают, где-то там есть. К свету, которым стала Леди, когда сотворила мир. Золотистая магия, пронизывающая все вокруг. Прошло так много времени с тех пор, как я чувствовал ее. Когда Гниль владела мной, и я проводил ритуал, вокруг был только холод. Чувство пустующей темноты.

Теперь я выжидаю, пытаясь почувствовать что-то за пределами этого привычного безмолвия.

Горят свечи. По воздуху расстилается дымок. Я сглатываю и ощущаю вкус пепла.

В течение долгого времени царит лишь тишина. Затем в моих ладонях начинает пульсировать тепло. Я чувствую, как мое тело тяжелеет. В изумлении я поднимаю взор к алтарю. Но дело не в магии. Это не Леди.

Это то, что намного ближе. Рана, которая по-прежнему болит.

Я поднимаю руку, медленно, нетвердо. К моему запястью тянется нить. Я изумленно смотрю на то, как она блестит в темноте; тонкая золотистая линия, которая колеблется и мерцает, словно пламя свечи. Мое сердце начинает биться быстрее, пока я наблюдаю за нитью, уходящей во мрак. Я чувствую, как меня что-то тянет, ощущаю странную пульсацию тепла, боль от раны.

А после стремительным порывом меня окутывают сияющие цвета. Персиковый, розовый и золотой. И появляется силуэт. Светлые веснушки, бледная кожа, волосы цвета летнего адониса. Лета.

Она там, прямо за гранью темноты. Облаченная в черное кружево, с распущенными волосами. Я судорожно вздыхаю, и этот шум резко рассекает тишину. Она смотрит на меня. Ее серебристо-серые глаза широко раскрыты и пусты. И я ужасно желаю, чтобы все это было по-настоящему. В отличие от тех преследующих меня видений, вырывающих меня из сна каждую ночь.

Медленно я поднимаюсь на ноги. Уверенный в том, что в ближайшее мгновение, со следующим ударом сердца, видение рассеется, и я проснусь в одиночестве. Мои руки прижаты к пустому алтарю.

Я шепчу ее имя с таким отчаянием, как никогда еще прежде не умолял под этой омраченной тенями иконой.

– Лета?

Она поворачивается, и пустота в ее взгляде сменяется узнаванием. Она смотрит на меня с такой невыносимой нежностью. Мой же взгляд наполнен тоской. Ее губы размыкаются. Ее губы формируют слово – мое имя? – но я ничего не слышу.

Я подаюсь ей навстречу. Моя ладонь дрожит в пространстве между нами. Сияние нити становится все ярче. Другой ее конец завязан на ее запястье. Рядом с печатью, оставшейся от заклинания, произнесенного ею ради моего спасения, когда меня почти поглотила тьма.

Я касаюсь ее в этом месте. Прикасаюсь к ее запястью. От прикосновения к ее коже – холодной, немыслимо холодной – из моей груди вырывается низкий, неровный всхлип. Меня переполняют все те слова, что я хотел произнести с тех пор, как она ушла.

– Лета, – шепчу я. – Я жутко по тебе скучаю. Даже не уверен наверняка, что это происходит на самом деле. Но я…

Я замолкаю, когда свет становится туманным, и все превращается в сон. Лета берет меня за руку. Она не пытается снова заговорить. Ее ресницы опускаются, и одинокая слезинка скатывается по щеке. А потом она начинает растворяться в воздухе.

Я цепляюсь за нить между нами – связывающую наши с ней запястья – но все, что я ощущаю, это тени. Я пытаюсь притянуть ее в свои объятия, но она стала лишь дымкой и тлеющими угольками. Тусклая дымка, сменившаяся мерцанием свечей алтаря. Она ушла.

И вот я один в гостиной, а мои ладони прижаты к полу. Побежденный насмешкой смутных мыслей. Обо всех надеждах, которые когда-то возлагал на жизнь с Летой. О будущем, которое хотел ей предложить. О книгах, сложенных в стопки на библиотечных полках. Ее саде, пестрящем цветами. О нас, где мы лишь вдвоем в моей комнате, в лунном сиянии.

Затем меня пронзает острая боль, настолько сильная, что мои пальцы резко впиваются в запятнанные доски. Словно у меня есть когти. Дрожа, я сажусь обратно на пятки. Расшнуровываю рукава. По запястьям струится кровь. Шрамы в тех местах, где я бесчисленное количество раз пускал кровь для десятины, превратились в открытые раны. Моя кровь, она не красная. Она