Ночь после выпуска - [153]
– Что-о? – опешил Сулимов.
– Как вы считаете: должен случай с Колей Корякиным послужить уроком для учителей и для учеников?
– Уж если такое ничему не научит, то считай себя деревом, не человеком, – проворчал Сулимов.
– А вот наша школа собирается сделать вид – это нас не касается.
Сулимов замялся:
– Странно… Вчера бы я за это не особенно осуждал – на рожон лезть добровольно. Зачем?
– А сегодня? – спросил Аркадий Кириллович.
– А сегодня… что ж, может, вы и правы…
– Меня пытаются связать, требуют молчания. И не могу я говорить ученикам одно, когда остальные учителя – другое. Ералаш в головах учеников получится, а среди учителей разногласие, разброд, склоки. Действовать в одиночку?.. Нет! Должен убедить.
– Легкое занятие!
– Трудно еще и потому, что общественное мнение на стороне школы. Гороно всячески превозносил нас, газеты нас славили, родители гордились, что их дети у нас учатся. Пока не удастся перевернуть общественное мнение, уроки из случившегося скорей всего будут нежелательные. Уже сейчас Колю Корякина в классе считают чуть ли не героем.
– Та-ак! – сердито выдавил Сулимов. – Чем же я вам могу быть полезен?
– Вытащите меня на суд свидетелем. А уж обвиняемым я и сам стану.
– Трибуна?..
– Почему бы и нет? К такому процессу со всех сторон будет усиленное внимание.
Сулимов разглядывал учителя беспокойно поблескивающими глазами.
– Внимание будет… – согласился он.
– И не бесстрастное, – добавил Аркадий Кириллович.
– Да уж, сыр-бор разгорится.
– Ну а при таком пожаре у моих коллег-учителей вспыхнет совесть. Неужели вы думаете, что они останутся холодными, когда вокруг будут бушевать страсти?
– Гм… Положим.
– Положим?.. Вам этого кажется мало, Сулимов? Ой нет, люди с опаленной совестью способны на многое.
– На что?! – воскликнул Сулимов. – На то, чтобы спасти ребят от пьяных отцов, от мошенников, от шкурников, которые непременно начнут наставлять – греби все к себе, что плохо лежит?.. Для этого надо жизнь вычистить до блеска! Под силу это вам?
– Жизнь вычистить нам не под силу, Сулимов, но под силу будет показать, что такое хорошо, что такое плохо в этой еще не вычищенной до блеска жизни.
– А раньше вы разве этого не показывали?
– То-то и оно, что не все показывали, стеснялись показывать жизнь, какой она есть – нечищеной, неумытой.
– Но знали же и без вас ребята, что в семье Корякиных творится. Наружу лезло! Знали – и что?..
– А то, что тактично отворачивались – мол, не замечаем. Ложный стыд перед правдой и к ученикам перешел.
– Отворачивайся не отворачивайся, а беда все равно стряслась бы.
Аркадий Кириллович ответил не сразу, сидел, навесив голову над столом.
– А вы попробуйте представить Колю, – начал он. – Да, Колю Корякина, который делится всем, что происходит в семье, с товарищами, не стыдится, а рассчитывает на отзывчивость, не боится, что вызовет злорадный смех за спиной.
– Трудно представить.
– Трудно. В том-то и дело – герой уголовного романа, всех чуждающийся одиночка. Как вы считаете – он от природы такой нелюдим?
– Н-не думаю.
– Обстоятельства сделали?
– Скорей всего.
– Ну а если б в иные обстоятельства он попал, в нашей школе хотя бы, – каждый день сталкивался бы с сочувствием к себе, твердо знал, что может рассчитывать на отзывчивость… Скажите, могла бы ему прийти тогда в голову мысль – убью ненавистного отца?..
Сулимов, подобравшись, сидел, озадаченно помигивал. Аркадий Кириллович решительно ответил за него:
– Любая другая, но только не эта!
– М-да-а… – протянул Сулимов.
И наступило долгое молчание. Со стены улыбчиво сияла календарная золотая осень, за неприютно-черным окном монотонно и суетно трудился непрекращающийся дождь. У Аркадия Кирилловича вновь свинцово обвисли складки лица. Сулимов пошевелился.
– Пора мне и честь знать… Но еще вопросик, если позволите, на прощание: ту игру, о какой вы мне рассказывали… кончите или как?
– Игру нашу закончил Коля Корякин.
– Охоту отбил, что ли?
– Перед необходимостью поставил – ищите путь друг к другу. А это уже не игра, это серьезное.
Аркадий Кириллович устало смотрел на свои руки, крупные, отдыхающе лежащие на столе.
– Ну и суд же будет… – вздохнул Сулимов. – Свидетели станут брать на себя вину за преступление, защитник окажется в положении обвинителя, а обвинению ничего не останется как только взять на себя роль защиты…
В прихожей раздался короткий, как всхлип, звонок. Тяжелые складки на лице Аркадия Кирилловича тронулись в недоумении, он поднялся, поспешил к двери.
За дверью стояла Соня – обвалившиеся плечи и руки, слипшиеся от дождя прямые волосы, стертое лицо.
Аркадий Кириллович посторонился, молча кивнул – заходи.
Она перешагнула за порог, беспомощно остановилась, бескостная, спеленатая мокрым плащом, с усилием держащаяся на ногах. Губы ее неподатливо пошевелились, но звука не выдавили.
– Раздевайся, Соня, – попросил Аркадий Кириллович.
Лицо ее вдруг свело судорогой, она зажмурилась, привалилась к косяку, выворачивая шею, пытаясь спрятать перекошенное лицо, издала надрывный стон, и плечи под плащом заходили от беззвучных рыданий.
Сулимов, появившийся за спиной Аркадия Кирилловича, должно быть, не узнал сейчас Соню, которую видел мельком в ночь убийства.
