Ночь печали - [7]

В тот вечер, когда завершилось ее цветение, Малинцин вывели из хижины, нарядили в новый куитль и красивую чистую уипилли с вышивкой у шеи. Ей позволили надеть ожерелье из белых ракушек, сверкавшее на ее темной коже, словно луноцвет, а ее густые волосы подняли расческой из колючек кактуса, так что они возвышались надо лбом, как капюшон ящерицы. Затем ее привели в комнату старшего сына хозяина и заставили возлечь с ним. Он знал, что делать, но заплакал от страха и стыда и забился в угол комнаты, закрыв ладонями лицо. Малинцин тоже расплакалась, испугавшись, что ее продадут вновь. И все же следующей ночью второй сын хозяина возлег с ней и лишил ее невинности. Ей не было больно, но, когда он лежал на ней, она отвернулась, слушая кузнечиков и пение ветра в деревьях, и думала о том, какую вкусную пищу ей дадут завтра утром. Она поступала примерно так же, когда супруг ее матери прикасался к ней и заставлял ласкать его: притворялась спящей и вспоминала истории, что рассказывал ей отец.

Теперь Малинцин купалась каждый день, а вечером надевала прекрасные одежды. Иногда к ней приходил один из братьев или даже сам хозяин, а иногда — высокопоставленные гости, проезжие ацтекские купцы и чиновники, люди того же статуса, что ее отец. Она выучила много диалектов майя, и ее знание языка науатль пригодилось для того, чтобы производить впечатление на благородных гостей из мешика. Она никогда не покрывала лицо и зубы пыльцой и не наносила на тело раскраску. Уши ей прокололи, но не заставляли царапать их во время праздников, как и делать надрезы на ногах, чтобы те кровоточили, не заставляли ублажать богов. Ее кожа должна была оставаться гладкой, и потому Малинцин натиралась утиным жиром, смешанным с алоэ. Девушку часто просили играть на дудках, сделанных из костей оленя, петь, читать стихи, изредка — исполнять танец змеи. Кай показала ей секретный прием, необходимый для выживания.

— Прямо перед тем, как все начнется, каждый раз бери кусочек высушенной живицы деревьев северного побережья, что растут в районе Ольмека, скатай этот кусочек в шар, расплющь его и расположи у входа в лоно. Хотя мужчина и не помещает ребенка в живот женщины, ибо лишь боги способны на это, его семя требуется для того, чтобы ребенок вырос. Для нас с тобой беременность хуже смерти, так как означает изгнание, лишение крыши над головой и смерть в джунглях в одиночестве.

Малинцин теперь стала выше, чем Кай, и даже выше, чем Лапа Ягуара, друг Кай. Лапа Ягуара родился столь уродливым, что убил мать при рождении, а когда отец увидел младенца — его деформированные руки и раскроенную до носа губу, — он продал ребенка и уехал в столицу. По крайней мере, так говорили. Лицо Лапы Ягуара было круглым, как солнце, а ладони даже больше лица. Он говорил, что может задушить ягуара одной рукой, если придется. Нос Кай был узким, словно клюв попугая, с маленькой горбинкой у основания, и ее лицо светилось умом, на нем всегда читались любопытство и заинтересованность. Хотя ничего не было известно о ее родителях, очевидно, кто-то заботился о ней, так как в детстве к ее голове прикладывали дощечки, чтобы выпрямить и удлинить лоб, а глаза сделали косыми, как то было принято у майя. По традиции родители вешали какой-нибудь маленький предмет прямо перед лицом ребенка, чтобы глаза начали косить.

Малинцин цвела кровью уже более пяти лет, если считать в соответствии с традиционным календарем — по двадцать дней в месяце, по восемнадцать месяцев в году, да еще пять дней на время тьмы, — а по христианским меркам ей исполнилось девятнадцать, когда ее хозяин, сыновья хозяина и все люди в городе вновь отправились на войну. За последние годы случилось несколько войн, стычек с соседними городами, «цветочных войн», затеянных, чтобы заполучить пленных для жертвоприношения. Впрочем, эта война была другой: без торжественного представления оружия со стороны врага, без официального провозглашения дней и ночей, отведенных для ритуальных церемоний. Мужчины взяли луки и стрелы, по обычаю сложенные в центре города, позабыв о головных уборах, боевой раскраске, стихах и танцах. В полумраке перед рассветом воины отправились в бой. Прошел день, два. Женщины оставались в овальных домах, крытых соломой; они молились о том, чтобы их мужчины сражались отважно, а если их возьмут в плен, чтобы они столь же отважно погибли. На третью ночь вернулся касик, вернулся с поражением: его головной убор перекосился, голени были расцарапаны и окровавлены, а лицо покрылось потом и грязью. За ним ковыляли остатки разбитого войска — раненые, искалеченные, изувеченные.

Говорили, что для заключения мира придется отдать двадцать молодых женщин, склад маиса, всех индеек, связки копченой рыбы и золотые украшения. Каждый дом сделал свой вклад в этот залог мира. Кай и Малинче выбрали для того, чтобы отдать врагам. Их искупали и натерли мазью алоэ, перемешанной с солью, чтобы их груди и ягодицы блестели, губы им подвели черникой, а глаза подрисовали углем. Девушек нарядили в куитли, крашенные алой кошенилью, и в уипилли из белого хлопка, презрев закон, запрещающий простолюдинам одеваться в хлопок.