Ночь печали - [13]

Кортеса воспитали солдаты. Его отец отличился на войне с маврами, но в 1492 году под Гранадой мавры потерпели поражение раз и навсегда, и страна объединилась под властью королевы Изабеллы и короля Фердинанда. И с кем ему теперь было воевать? Раз думать о войне не приходилось, Кортес мечтал податься к кондотьерам в какой-нибудь итальянский город-государство. Он был не из тех, кто мог стать духовным лицом, — а чем еще заняться юноше его эпохи? И тут появилась возможность отправиться к индейцам. В возрасте девятнадцати лет Кортес решил, что новый мир со всеми его легендами о золоте и необозримых землях, которые необходимо захватить, — это еще лучше, чем война. Но, даже получив дом, слуг, землю и рабов, работая нотариусом, Кортес не добился высокого статуса. Прожив какое-то время на Гаити, а затем на Кубе, он разбогател, но не сказочно разбогател. Существование там было скучным, и приходилось заниматься земледелием, а он преодолел долгий путь из Испании сюда вовсе не для того, чтобы марать руки.

Но можно ли винить его за промедление, ведь в конце концов, если вдуматься, много ли людей добились успеха одним лишь шагом, одним лишь движением, одним лишь решением? Человек не без изъяна, ведь иначе он стал бы богом. Слабостью Кортеса были женщины. Впрочем, у какого мужчины нет слабости к женщинам? После множества интрижек и нескольких нежелательных беременностей Кортес понял кое-что о местных женщинах: они покорялись молча. Они совсем не напоминали испанских девушек из бедных семей с небольшим приданым, которых присылали на острова, чтобы они нашли там свое место среди неотесанных холостяков. Эти сеньориты играли в невинность, у них были острые зубки и отчаяние в глазах. Они появлялись на каждом собрании в колонии, поводом для которого могли послужить поставки сатина из Испании, покупка пианино, свадьба (что случалось нечасто), обеды, главным блюдом на которых был вепрь или зеленая черепаха, а также, да позволено будет сказать, танцы. Сеньориты танцевали, степенно перебирая ножками, как породистые лошади, показывая красивой формы ступни, да еще иногда лодыжки, преподнося, презентуя, приукрашивая свои достоинства, покачивая бедрами под слоями тафты в надежде, что их заметят. Мужчины же, надеясь по-христиански узаконить свои устремления, раз уж на то пошло, замечали их.

Местные женщины, с другой стороны, не были привередливы, не мечтали о восхищении, им не нужны были ухаживания, и их не оберегали амбициозные мамаши. На самом деле индейские женщины обладали мудростью и умениями, будившими глубокую страсть, разжигавшими огонь в чреслах мужчины, зрелого тридцатитрехлетнего мужчины; они напоминали ему лунную дорожку на водах моря.

Думай о речи, о речи, Кортес! Эрнан Кортес, погрузившись в размышления, ходил взад-вперед, глядя на носки своих ботинок. Туда и обратно, туда и обратно. Но ведь в действительности соблазнение женщин и убеждение мужчин — это практически одно и то же. Лесть, внимание, решительный и деловитый вид — так принято покорять сердца. Он улыбнулся. Ему нравились прически здешних женщин, их прямые блестящие волосы, заплетенные в толстые косы, которые они укладывали вокруг своих идеальной формы голов или закручивали в два небольших узелка, похожих на маленькие рожки… Ах, черт бы их побрал! Впрочем, у той женщины, что нравилась ему больше всех, волосы были распущенными, словно два черных крыла, как принято у проституток. Ястреб ночи, повелительница зла. Восемнадцати-девятнадцати лет от роду, она была уже зрелой женщиной с плоскими ступнями матроса, губами цвета сливы, ониксовыми глазами животного, печальными, застывшими, и аристократическим носом. Женщины-рабыни, двадцать душ, да еще сварливый мясник с заячьей губой.

— Господа! — начал он, когда музыка утихла и пришло время произносить речь.

Прочистив горло для драматического эффекта, он взглянул на своих спутников и поднес кожаный рупор к губам, чтобы его голос был слышен далеко на побережье. Он следил за тем, чтобы говорить медленно, и останавливался в конце предложения, дабы солдат, специально приставленный к каждому отряду из сорока человек, мог повторять его слова. Эхо возбуждало его, и он чувствовал всю мощь своей речи, чувствовал, как кровь бьется в его жилах.

— Мои верные последователи… граждане Вилья Рика де ла Вера Крус, богатого города Веракрус. — К этому моменту они уже имели прекрасный форт, тюрьму, конечно же, виселицу, небольшую часовню и скотобойню, хотя ему еще предстояло найти свиней, коров или овец в этой Богом забытой стране. — Нас ждет сама судьба. — Пот струйками стекал по его спине, и казалось, москиты заползли ему под кожу.

— Судьба… судьба… — прошелестело по рядам.

— Mis compañeros[2], помните о Боге и знайте, что лишь Он может дать нам успех.

Кортес представлял успех как водяное колесо, вращавшее корзины, переполненные сокровищами так, что золото сыпалось через край. Сейчас его дела шли в гору, и, даже если корзины его судьбы начнут опускаться, он вобьет гвоздь во всю эту конструкцию и остановит вращение успеха. Кортес сменил позу, поставив ногу на камень и показав лицо в профиль, чтобы подчеркнуть свое благородство. Меч в щегольских ножнах висел у него на левом боку, кинжал болтался справа, а глубоко в ботинке был спрятан нож на случай, если его разоружат. На спине у него висели лук и колчан со стрелами, а рядом стояли аркебузы с дулами на треножниках — вдруг кому-то не понравится то, что он скажет.