Ночь оракула - [22]

Ник приступает к своим обязанностям во вторник утром. Работа, в чисто физическом смысле, столь изнурительна — увесистые тысячестраничные тома, которые надо снять с полки, погрузить в контейнер, перевезти на новое место и расставить в новом порядке, — что дело движется гораздо медленнее, чем можно было ожидать. Они решают не прерываться на выходные, и к следующей среде (в этот день Ева заказывает в фотокопировальном салоне партию листовок, извещающих об исчезновении мужа, а Роза Лейтман возвращается в Нью-Йорк, где прослушивает отчаянные записи Боуэна на автоответчике) здоровье старика Эда начинает вызывать у Ника серьезные опасения. В свои шестьдесят семь бывший таксист набрал за тридцать килограммов лишнего веса. Он выкуривает в день три пачки сигарет без фильтра, и его забитые холестерином сосуды превращают каждый его вздох и каждый шаг в маленький подвиг. После двух инфарктов ему, конечно, не следовало бы таскать тяжести. Даже ежедневный подъем и спуск по вертикальной лесенке даются ему с превеликим трудом и отбирают столько сил, что в конце такого путешествия он больше похож на захлебывающийся насос. Видя все это, Ник постоянно уговаривает его присесть, перевести дух, убеждает, что справится в одиночку, но Эд упрямец и мечтатель, и теперь, когда его грандиозная идея реорганизации архива начала осуществляться, он пропускает все советы мимо ушей и, чуть что, сам готов лечь на амбразуру. Утром в среду это ему аукается. В очередной раз разгрузив контейнер с книгами, Боуэн обнаруживает Эда на полу, привалившимся к стеллажу, — глаза закрыты, правая рука на сердце.

Сильно прихватило? — спрашивает Ник.

Через минуту я буду в порядке, успокаивает его Эд.

Но Боуэн, вместо того чтобы успокоиться, настаивает на скорейшем визите к кардиологу. Эд, для виду покочевряжившись, соглашается.

В такси по дороге в благотворительную больницу св. Ансельма они окажутся не так скоро. Сначала надо каким-то образом поднять наверх необъятное, грузное тело, а затем — тоже задачка не из легких! — поймать такси в этом мрачном, богом забытом районе. Минут двадцать у Ника уходит только на то, чтобы найти исправный телефон-автомат, и пока «Красно-белые шашечки» (компания, в которой еще недавно работал Эд Виктори) присылает за ними машину, проходит еще пятнадцать минут. Ник объясняет таксисту, как проехать через железнодорожные пути. Они находят Эда распростертым на земле посреди шлакобетонных блоков, еще способным шутить, невзирая на сильные боли, и, погрузив его в машину, берут курс на больницу.

К слову, Роза Лейтман не смогла в тот день дозвониться до Эда по причине его срочной госпитализации: у человека по кличке Виктори, а по документам Джонсон, случился третий инфаркт. Когда она первый раз набрала его номер, он лежал в интенсивной терапии, и, судя по тестам, результаты которых были вывешены у него в ногах, рассчитывать на скорое возвращение домой ему не приходилось. Вплоть до своего отъезда на автобусе в Канзас-Сити Роза будет названивать по этому телефону днем и ночью, но никто так и не снимет трубку.

В такси по дороге в больницу Эд внутренне готовит себя к неприятностям, хоть и старается держаться молодцом. Толстяки, внушает он Нику, не умирают. Закон природы. Нас ебут, а мы крепчаем. С такой жировой прослойкой нас ничем не проймешь.

Ник советует ему помолчать и поберечь силы. Чтобы как-то отвлечься от боли, которая жжет грудь и отдает в челюсть и левую руку, Эд начинает думать о своем архиве. Жаль, говорит он, что наша работа может надолго прерваться. Почему, отзывается Ник, я продолжу один. Эта преданность общему делу трогает Эда до слез. Чтобы скрыть их, он закрывает глаза. А через минуту просит своего помощника (сам он не в состоянии) достать из его брючного кармана связку ключей и бумажник, а оттуда деньги: Оставьте мне двадцать баксов, остальное — ваш аванс. Тут-то Нику и попадаются на глаза водительское удостоверение и карточка медицинского страхования с настоящей фамилией Эда. Не придав своему открытию большого значения, Ник оставляет его без комментария. Пересчитав бумажки (шестьсот с лишним долларов), он прячет деньги в карман. А тем временем Эд, задыхаясь, превозмогая боль, методично разъясняет: этот ключ от пансиона, этот от каморки наверху, вот ключ от абонементного ящика на почте, этот от амбарного замка в катакомбах и еще дубликат ключа от комнатки, прилегающей к архиву. Пока Боуэн надевает на кольцо собственный ключ от своего временного пристанища, Эд говорит, что на этой неделе должна прибыть большая партия телефонных справочников из Европы, так что в пятницу следует проверить почтовую ячейку. После чего воцаряется долгая пауза. Эд, закрыв глаза, как будто уходит в себя, заодно пытаясь продышаться. И только когда они уже подъезжают, он вдруг открывает глаза и предлагает Нику пожить пока у него в пансионе. Тот, подумав, отказывается. Он благодарен Эду за приглашение, но не хочет ничего менять. Жизнь в бункере его устраивает.

Ник не уезжает из больницы, пока не убеждается, что жизнь Эда вне опасности. На утро назначена операция — тройное шунтирование. Ник выходит из приемного покоя с мыслью, что завтра, когда он приедет проведать больного, тот уже будет на пути к выздоровлению. Во всяком случае, так уверял кардиолог. Но разве можно в чем-то быть уверенным, когда речь идет о скальпеле, режущем по живому? Эдвард М. Джонсон, более известный как Эд Виктори, умирает на операционном столе, и врачу, сделавшему столь оптимистический прогноз, остается только развести руками.