Ночь на острове - [27]

Скалистый мыс, на котором стояла вилла, с трех сторон омывали сверкающие волны Эгейского моря, и Мэтью признавал, что трудно было бы найти более удачное место. А он еще сомневался, ехать сюда или нет.

То, что он приезжал сюда редко, обижало и расстраивало деда. Но если бы он наведывался чаще, старик был бы разочарован еще сильнее. Разве не глупо с его точки зрения, принадлежа к семье крупнейшего судовладельца, открыто игнорировать возможности, дарованные судьбой, и заниматься бизнесом на свой страх и риск? Разве не глупо пойти против воли деда и жить на скромное наследство, доставшееся от отца?

Самое обидное то, что Мэтью так и не сумел внятно объяснить деду мотивы своего поведения. Аристотель-Аполлон, как он себя называл, никогда не мог выбрать время, чтобы выслушать внука. Во всяком случае, оказывался занят всякий раз, когда внуку хотелось открыть ему душу, — поправил себя Мэтью, переступая через мокрые трусы и входя в византийскую роскошь ванной.

Выросший в доме деда в Афинах, отгороженном от внешнего мира, Мэтью всегда стремился вырваться на волю. Он чувствовал себя пленником за его оградой и мечтал играть с теми детьми, которые бегали снаружи. Школьные годы в Англии стали для него откровением. Хертфордширская школа была в глуши, куда не простиралось влияние деда. Для Мэтью это было началом мятежа. Именно там он начал бунтовать против удушающего контроля со стороны семьи матери. Он не хотел жить в мире, неотъемлемой частью которого было постоянное присутствие следующих по пятам телохранителей, в мире, где каждое его движение заносилось в протокол. Он хотел быть свободным и иметь возможность выбора. Он хотел быть Мэтью Патнемом, а не Мэтью Аполлониусом.

Это оказалось делом нелегким. Было все: и угрозы деда, и слезы матери. Но он все это преодолел. Он сам выстроил свою жизнь и был кузнецом собственных бед, как он шутил иногда. Он понимал, что рано или поздно судьба замкнет за ним ловушку. Ведь он неминуемо унаследует состояние деда. Опека Виктора постоянно напоминала ему об этом. И хотя он мог еще какое-то время жить вполне беззаботно, его будущее было предопределено и поджидало его в конторах Пирея.

Мэтью вздохнул, подставляя лицо под струи горячей воды, падавшей из душа самой современной конструкции. Вода ласкала плечи, слегка обветрившие за время разговора с дедом. Разговора? — криво усмехнулся он. Вернее сказать, стычки.

Приглашать сюда Саманту было с его стороны крайне неблагоразумно. Не только потому, что это прибавляло головной боли деду, но и по другим причинам, касающимся его лично. Он и сам не понимал, как это ему пришло в голову. Он был далек от такой мысли, когда поджидал ее у кафе. Приглашение как бы само сорвалось с его губ. Но что сделано, то сделано, отступать было поздно.

И все-таки Мэтью не мог избавиться от гнетущего чувства. Он пригласил ее сюда под вымышленным предлогом; и, как бы ни стремилось к ней тело, разум не находил ему оправданий.

Мэтью знал: мать никогда не позволит, чтобы кто-то чужой нарушил выстроенный ею план домашнего праздника. Все приготовления были давно закончены, все продумано до малейших деталей. Кроме того, на вилле трудилась целая армия слуг, способная обслужить хоть пять тысяч гостей, не говоря уже о пятидесяти. Только неискушенность Саманты позволила ему сыграть с ней такую шутку. К тому же надо учесть, что девушка понятия не имеет, кто он такой на самом деле.

Его губы плотно сжались. Будь у него хоть капля совести, он бы сказал ей правду, вместо того, чтобы дурачить просьбами о мнимой помощи, которую здесь якобы нужно оказать. Ему следует, как только она приедет, тут же отослать ее назад. Назад к ее жениху, к ее спокойному тусклому существованию.

Но он уже знал, что не сделает этого. Она трогательна, невероятно простодушна и невинна — а он собирается разбить ей жизнь. Он использовал ее, чтобы заглушить тоску по Мелиссе. Но все ли в этом правда? И вдруг, впервые за долгое время он почувствовал, что стал совсем другим, что никогда раньше не терзался подобными сомнениями. И этим он обязан Саманте. Нет, непохоже, чтобы он был ей безразличен. В тот вечер в пабе он ощутил, как она ранима. И эта ее защитная маска презрения! Наивная уловка. Если бы она не хотела его видеть, ему бы не удалось вытащить ее на свидание. В то же время, чтобы уговорить ее, не понадобилось большой настойчивости…

Мэтью сменил воду с горячей на холодную. Он весь горел и был возбужден до смешного, если учесть, что прошло более пятнадцати лет с тех пор, как одна дама, годившаяся ему в матери, научила его, как доставить женщине удовольствие. И как получить от нее удовольствие самому, — мысленно добавил Мэтью, выключая душ и доставая банную простыню. Прошли годы с момента его приобщения к миру взрослых, немало женщин оценило его искушенность. И вот теперь Саманта…

Интересно, который час? Он вспомнил, что оставил свои часы в спальне, и, завернувшись в простыню, пошел туда.

Часы валялись у изголовья кровати, занимавшей добрую четверть просторной спальни. Он поднял часы, подобрал с пола небрежно брошенное покрывало и накинул его на постель. Время было раннее, стрелки только подходили к семи. Саманта приедет не раньше полудня. Конечно, если в последнюю минуту не передумает, и самолет не улетит без нее. Нет, конечно, она так не сделает. Она приедет, раз обещала. Она ему поверила.