Ночь на кордоне - [7]

Женька сорвал объявление и посмотрел, не написано ли что с обратной стороны. Но нет, другая сторона оказалась чистой. Мы уж отправились было восвояси, как вдруг ворота соседнего дома распахнулись и на улицу выкатила, чуть не задавив нас, пролётка, запряженная парой сытых лошадей. На заднем сиденье привалился хмурый худой человек, в чёрном костюме с коричневым портфелем на коленях. Ворота проворно закрыл мужик в русской шинели и с русским автоматом на шее.

Поражённые, мы остановились и прочли над воротами ещё одну вывеску:

«ПОЛИЦИЯ»

На пролётке же, как я после узнал, ехал не кто-нибудь, а сам начальник полиции, долговязый Антон Бондарь.

Незаметно подошло 15 сентября.

День был по-осеннему тёплый, погожий. Листья акации только начали желтеть, на стеблях бурьяна блестели серебряные нити паутины.

Мы опять пошли всей оравой к училищу. Над входом всё так же висела новая вывеска. Из подъезда, кособочась, выглядывали старички в старомодных костюмах — учителя реального. Они, видно, кого-то ждали.

Наконец вдали на тротуаре появился поп в позолоченной рясе, с большим крестом на шее. Двое в чёрном сопровождали его.

Толпа мальчишек отхлынула.

— Зачем же поп? — спросил я Мишку Шайдара.

— Училище будут освящать.

— Как это, — недоумевал я, — он будет освещать, как освещают электричеством?

— Дурак, — снисходительно поправил меня Мишка, — не освещать, а освящать. Молебен петь будут.

Я видел попа впервые. Бородища курчавая, лопатой, волосы до плеч, как у женщины. Чудно! Дальше было ещё интересней. Поп с дьячками вошёл в училище, и двери за ними захлопнулись.

Мы приникли к окнам. Было слышно, как внутри гремел громоподобный бас.

— Вон поп, — закричал Женька. — Кадилом махает.

— Где? Где?

Прикрыв ладонями стёкла от солнца, я присмотрелся и увидел, как поп, стоя посреди класса, макал в ведро щётку, вроде той, что бабы стены белят, и брызгал ею во все стороны: на доску, на парты, на стены и даже на сопровождавших его. Потом снял с груди здоровенный крест и перекрестил им воздух. Дескать, можно приступать к занятиям.

Вся наша братия перешла на противоположную сторону улицы и стала совещаться, что нам делать.

— Если б её взорвать… — несмело предложил толстощекий Никита, отличавшийся неимоверной ленью и тупоумием.

— Чем? Хозяйственным мылом? — спросил Шайдар, всегда трезво смотревший на вещи. — Нечем её взорвать. И не запалишь: стены каменные, крыша железная. Вот если окна побить…

Мальчишки ухватились за эту мысль. Они предлагали самые различные варианты. Но все были слишком рискованны. И тогда я добровольно предложил свои услуги.

Я отлично стрелял из рогатки, и это было моим увлечением, моей болезнью. Рогаток у меня была уйма: и из красной, и из чёрной, и из серой резины. По заказу я мог сшибать с ветки любые яблоки, а воробьёв бил даже не видя, на слух. Обойду тополь, послушаю, где раздается чириканье и прямо сквозь листья — трах! — и воробей падал на землю.

А то ещё помню случай: девчонка из нашего класса наябедничала директору, что мы в уборной курили. По недоразумению влетело одному мне, хотя я как раз и не курил. В отместку я подстерёг ябеду, когда она шла из школы домой, и с расстояния двадцать шагов разбил у неё в руках чернильницу, забрызгав всё пальто, но не поранив ей ни одного пальца. Можно себе представить, сколько я тренировался, если принять во внимание, что я был немного близорук.

И на этот раз я не ударил лицом в грязь, или, как говорил Мишка Шайдар, «грязью в морду».

Мы зашли за угол школьного двора, Женька и Никита упёрлись руками в забор, а я взобрался на их спины.

В ту же минуту Шайдар, чуть подпрыгнув, ухватился за ветки вишни, что росла по другую сторону забора, и между деревьями образовался просвет. В дальнем углу двора теперь хорошо виднелось училище. Не теряя времени, я заложил в рогатку тупорылую пулю от итальянского карабина, прицелился. Мягко жваркнула резина, и пуля отправилась в беззвучный полет. Расстояние было так велико, что мы сначала увидели, как посыпались стекла, а потом уже услышали, как они зазвенели. Зарядив ещё одну пулю, я с тем же успехом высадил второе окно.

— Ну, братцы, — крикнул Шайдар, — теперь кто куда!

Мы бросились врассыпную.

8. МЕНЯ ПОСТИГАЕТ СТРАШНАЯ УЧАСТЬ

Домой я пришёл вспотевший и раскрасневшийся. Во дворе столкнулся с мужчиной, что был у нас раньше. Он на ходу пожал мне руку своей лапищей и лукаво подмигнул, словно мы были с ним друзьями или нам обоим был известен какой-то секрет.

Сидя за столом и хлебая окрошку, я наблюдал за тёткой. Она была какая-то странная. Всё переставляла на столе чашки, ложки, тарелки, вытирала их полотенцем, хотя делать этого не следовало — они были чистыми. Потом сказала, глядя в сторону:

— Завтра пойдёшь учиться в училище. Я заплатила за тебя.

Кусок застрял у меня в горле, и я так и остался сидеть с открытым ртом.

— Чего глаза вытаращил? Сказано: пойдёшь учиться… Немцы тут навечно останутся. Во какая у них силища! Техника… Выучишься — может, пристрою куда работать.

Я не мог поверить, что тётка говорит это серьёзно.

— Тётя, вы это… нарочно? — прошептал я.

— Нет, не нарочно. Не до шуток мне.