Ночь быстрой луны - [44]

Гусев уже успел войти внутрь квартиры и, обернувшись, и в самом деле увидел соседку, приоткрывшую свою дверь. Вячеслав, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, последними усилиями захлопнул дверь.

Оказавшись в квартире, Гусев шагнул в сторону спальни, но у него неожиданно потемнело в глазах. Сделав ещё один шаг, Гусев застыл на месте, а затем рухнул на пол.

Вячеслав осторожно приподнял веки и почти тут же вновь плотно их прикрыл — ему показалось, что куда-то внутрь, едва ли не в самый мозг, ворвались слепящие, световые потоки. Гусев вновь приоткрыл глаза. На этот раз было уже не так больно. Гусев лежал на койке в одиночке изолятора КГБ. Это Вячеслав понял сразу же, едва привык к свету.

«Что-то произошло за время моей «отключки». Сколько же времени я был без сознания? Два часа? Пять? Несколько суток? Почему я здесь? Неужели каким-то образом узнали про банк? Не зря здесь минчане крутились. Да и Вишневецкий не случайно не вызвал меня в управление после того, что случилось с Барловским. Но в изоляторе я не просто так. Банк? Вряд ли… Против меня не может быть никаких улик. Нашли деньги в туалете?» — при мысли о деньгах Гусеву стало не по себе. Не для того он их собирал, чтобы вот так просто и легко с ними расстаться. «Или Барловский? Возможно, что-то с Барловским… Что? Не приходит в сознание? В коме? Умер? Сколько же прошло времени?» — Гусев потянул руку к глазам и тут же ощутил на запястье металлический холод наручников — его правая рука была пристёгнута к спинке кровати. «Это ещё что такое? Зачем наручники? Может, я сопротивлялся, а сам ничего не помню? А может, вообще что-нибудь психотропное на мне опробовали? Ведь были же здесь минчане. Не зря были, как видно. Да и пролежал я совсем немного — щетина на щеках маленькая», — подумал Гусев, проведя ладонью по своему подбородку.

Приподнявшись, Вячеслав сел и осмотрелся. Он был в своём же костюме. Правую руку пристегнули к спинке кровати, часов на ней не было. Камера была хорошо знакомой Гусеву одиночкой — как раз та самая, где ёще недавно сидел Барловский. «Странно, однако, устроена жизнь — вполне возможно, что ещё вчера я допрашивал здесь в изоляторе Барловского, а уже сегодня будут допрашивать меня», — грустно улыбнулся Вячеслав и принялся более внимательно изучать устройство своего пленения. Оказалось, что он пристёгнут не обычными наручниками, а переделанными — они были соединены между собой не короткой, как обычно, цепью, а длинной — не менее трёх метров. Цепь была скручена в один большой комок, поэтому Гусеву и показалось вначале, что он пристёгнут за руку к спинке кровати намертво.

Размотав цепь, Гусев осторожно приподнялся, спустил ноги на пол и тут же нащупал свои ботинки. Просунув в них ноги, Вячеслав, не завязывая шнурков, прошёлся по камере — длины цепи хватало как раз для того, чтобы достать до унитаза параши в углу камеры.

— Надо же — какая предупредительность! — раздражённо произнёс вслух Гусев.

Подойдя к окну, Вячеслав увидел сквозь решётку лишь клочок серого неба, казавшегося на редкость зовущим и манящим. Из окна дуло — несмотря на зиму, оно было без стекла.

Видимо, за ним всё время наблюдали — хлопнул дверной запор, и в камеру вошли Мухин, Вишневецкий и контролёр.

— Вы свободны! — сухо сказал Мухин контролёру, и тот вышел, прикрыв за собой дверь.

Дверь захлопнулась с громким и неприятным скрипом. Мухин недовольно передёрнулся и быстро заметил Вишневецкому:

— Надо смазать.

Вишневецкий молча кивнул. Гусев, гремя цепью, сделал несколько шагов навстречу. Мухин смерил его внимательным взглядом и протянул руку:

— Здравствуй, Вячеслав!

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — Гусев пожал руку Мухина.

Цепь вновь зазвенела.

— Прямо декабрист в кандалах в Петропавловском каземате! — проворчал Мухин и взглянул на Вишневецкого.

Тот лишь пожал плечами:

— Так хоть какие-то гарантии есть. Здравствуй!

— Здравствуйте! — Вячеслав пожал протянутую руку Вишневецкого.

Гусев ничего не понимал: с одной стороны он сидел в одиночке изолятора и к тому же был прикован к койке цепью, с другой же и Мухин, и Вишневецкий здоровались с ним за руку, словно ничего не произошло. Вячеслав ждал, не без оснований рассчитывая, что вскоре всё проясниться.

— Садись, — то ли предложил, то ли приказал Мухин.

Вячеслав сел на койку. Мухин присел рядом, а Вишневецкому указал на привинченный к полу табурет.

— Да, не слишком здесь уютно, а?! — то ли утвердительно, то ли вопросительно произнёс Мухин, осматривая одиночку.

— Пожалуй… Хотя я только что пришёл в себя, поэтому ещё не успел освоиться, — заметил Гусев.

— Тебя это не удивляет? То, что ты здесь и что прикован цепью к койке? — Мухин пристально посмотрел Гусеву в глаза, словно хотел и в самом деле прочесть его мысли.

— Я думаю, что любой этому удивился бы, — кивнул Вячеслав. — Надеюсь, вы мне объясните, почему я здесь и что случилось?

— Мне кажется, ты сам это понимаешь. Брось, Слава — ты ведь сам работник органов и прекрасно знаешь, что без серьёзных оснований ты бы не оказался здесь в одиночке, да ещё и в наручниках, — Вмешался в разговор Вишневецкий. — Я уверен, что ты догадываешься о первопричинах.