Ночь без права сна - [67]

— Как известно, удаль молодецкая из одной только могилы не выносит, а из огня, из воды всегда вынесет. Ярослава Ясинского повесили. И пусть никто не знает, что он воскрес. Надо ли, чтобы закоренелые безбожники вдруг уверовали в чудеса? — улыбнулся он своей последней фразе.

— Око видит далеко, а мысль еще дальше, — одобрительно сказал Мартынчук. — Верно решил: мертвого с кладбища не возвращают.

— Остап Мартынчук был человеком честной души…

— Он таким и остался, братику, — и хотя в голосе Остапа прозвучала обида, он положил Одиссею на плечо сухую жилистую руку и сказал: — Не сомневайся.

— Так вот, по паспорту я теперь Кузьма Гай, сын Захара.

— Узнать тебя нелегко… Шутка ли сказать — двадцать три года!

— Да, много воды утекло, — в раздумье проронил Одиссей и умолк.

— Когда тебя забрали, сразу же арестовали Ивана Франко, да и других похватали. Сколько шуму наделали газеты! Громкий был процесс. Засудили их, кинули в тюрьмы, думали, запугают, сломят. Да орешки пришлись не по зубам панам прокураторам. Иван Франко теперь очень известный писатель. Но не забывает, что он — сын кузнеца. От мала до велика — все его знают. Для простого рабочего люда он — брат, родной человек, потому что знает он их горькую жизнь и защищает их как может. А польские шляхтичи и за компанию с ними наши галицкие подпанки, проклятые, грызут ему печенку. Гнатко тут у меня книгу Ивана Франко оставил, вот возьми, почитай.

Старик нашел на этажерке книгу, быстро перелистал страницы и, подойдя к гостю, указал:

— Вот тут читай…

Одиссей взял из рук Остапа Мартынчука книгу и тихо прочел:

Ты, братец, любишь Русь,

Как любишь хлеб и сало,—

Я ж лаю день и ночь,

Чтоб сном не засыпала…

Ведь твой патриотизм —

Одежда показная,

А мои — тяжелый труд,

Горячка вековая.

Ты любишь в ней господ

Блистанье да сверканье.—

Меня ж гнетет ее

Извечное страданье…

— Метко, га? — горячо блеснули из-под седых бровей глаза Остапа Мартынчука.

И он принялся рассказывать, через какие издевательства прошел Иван Франко.

Да, Одиссей это знал. Конечно, «добрейший» цесарь не изгнал писателя из страны — как можно?! В Австро-Венгрии — конституция! Хоть все понимают, что она — перчатки на когтях монархии. Только эти перчатки такие, что не мешают хищнику впиваться в свою жертву. Писателя трижды бросали в тюрьму, гоняли по этапу, бойкотировали, сплетни разные о нем распускали. Ведь не даром в народе говорят, что ложь и клевета — все равно что угли — не обожгут, так замарают.

— Народ хотел выбрать Ивана Франко своим послом в галицкий сейм и австрийский парламент. Да где там! — махнул рукой Остап Мартынчук. — Всякий раз власти что-нибудь подстраивали: и в парод стреляли, и невинных люден в тюрьму бросали.

— Известно, молния не в коряги ударяет, а в самые высокие деревья. К счастью, перо Ивана Франко осталось острым, — раздумчиво проговорил Одиссей, вспоминая о сильном юноше с высоким лбом, серыми горячими глазами и энергично очерченным подбородком. Еще тогда, много лет назад, Ярослав восторгался его ярким талантом.

— К Франко молодела», как пчелы к цветку, слетается. Мой Гнатко частенько туда заглядывает. Книги ему Франко дает. Как-то газету «Искра» Гнатко принес. Там прямо, без утайки писалось, что едут в Россию от «Искры» агенты, которые будут…

— Так вы уже читали статью Ленина «С чего начать?»

— Эгеж. А Иван Франко хлопцам верно сказал, что от того, какой строй будет на Украине, во многом зависит и наша судьба. А ты, если не секрет, прибыл из России? — тихо спросил Остап.

— Нет, из Мюнхена. Хочу попытаться через Львов наладить тайную доставку в Россию газеты «Искра» и других запрещенных изданий нашей партии, которые мы пока вынуждены печатать за границей.

— «Искры»? — Лицо Мартынчука озарилось доброй улыбкой, и вокруг глаз, как лучи, собрались морщины. — Так, может, ты и самого Ленина знаешь?

— Знаю.

— Овва! Какой же он, расскажи…

— Роста невысокого, глаза очень живые, с золотым огоньком и смешинкой. Простой. Одет скромно, если не сказать бедно. Любит детей.

— У него много детей?

— Своих пока нет.

Помолчали.

— А ты женился? Есть дети? — спросил Мартынчук, избегая смотреть другу в глаза. Он словно опасался прочесть в его взгляде немое осуждение.

«Женился? Есть дети?» Этот естественный вопрос заставил Одиссея вздрогнуть, как от удара, и он с укором глянул на старика. Разве он не знает, что есть люди, которые любят лишь раз в жизни? И любят так, что даже сама смерть бессильна перед этим чувством, как бессилен снег перед горячими весенними лучами солнца. «В лишениях, в опасностях неравной и жестокой борьбы Анна незримо всегда была со мной, — думал Одиссей. — И когда в нескончаемые зимние тюремные ночи немели от холода не только тело, а даже кости, мне казалось, глазами Анны в мрачный каземат заглядывал долгожданный рассвет, теплом ее улыбки сквозь толщу глухих каменных стен пробивались золотые лучи солнца…»

— Тяжело вздохнув, Одиссей медленно выпрямился:

— Вы покажете могилы дорогих мне людей?

— Какие?

— Моей жены Анны и ее матери.

Остап посмотрел на Одиссея удивленно, почти испуганно.

— Разве они умерли?

Теперь уже Одиссей недоуменно посмотрел на старика. Затем достал портмоне, извлек оттуда пожелтевшее от времени письмо и положил его перед Остапом Мартынчуком: