Но и я - [31]

Те, кто думает, что грамматика не более чем свод скучных правил, ошибаются. На самом деле грамматика открывает тайный смысл истории, помогает связать недостающие элементы, соединяет противоположности, грамматика — прекрасный способ организовать мир так, как нам кажется правильным.

Снабдив меня кучей наставлений, отец на несколько дней уехал по делам в Шанхай. Я должна возвращаться пораньше, помогать маме готовить еду и звонить ему при малейшей проблеме. Сам он звонит каждое утро и беспокойно спрашивает, лучше ли маме, справляется ли она в его отсутствие. С трубкой я ухожу к себе и докладываю в мельчайших деталях: да, мама готовит обеды и ужины, ходит за покупками, разговаривает и даже купила отрез ткани на рынке в Сан-Пьер, чтобы сшить новые наволочки.

Вечером мы ужинаем втроем. Пользуемся отсутствием отца, чтобы полакомиться блюдами, которые он не одобряет, — гамбургерами, картошкой фри, я стараюсь не проговориться об этом по телефону. Мама плевать хотела на все рассуждения о диетах, на холестерин и все такое, у нее в голове полно других тараканов.

Вчера мама рассказала Но о том, что в возрасте четырех лет — я за несколько недель научилась читать, начав с надписей на коробках с хлопьями, стиральным порошком или конфетами, а затем переключившись на книжки. Потом мама вспомнила, как я упала с холодильника, куда забралась, чтобы изучить работу мотора, и еще один случай, как я разобрала по винтику мой детский магнитофон, чтобы понять, как он действует. Эти истории Но слушает с неприкрытым интересом, и мама продолжает вываливать события из моего детства: как потерялся желтый кролик, про надувную утку для плавания, с которой меня не могли разлучить целое лето, я даже в постель ее брала, про мои розовые сандалии с желтыми звездами, в которых я расхаживала вплоть до зимы, про мою страсть к муравьям.

Я слушала и думала про себя, до чего же невероятно, что она все это помнит! Значит, не все стерлось из маминой памяти. Она хранит массу цветных картинок, картинок жизни до.

Мы засиживаемся допоздна, мама открывает бутылку вина для Но и себя, мне разрешается пригубить, чтобы попробовать вкус, и Но расспрашивает маму про ее молодость, как они познакомились с отцом, сколько им было лет, когда они поженились, всегда ли мы жили в этой квартире, сколько времени она уже не работает и так далее. Когда мама заговорила о Таис, я чуть не упала со стула, к тому же Но посмотрела на меня с упреком — мол, почему ничего мне не сказала? Я уткнулась носом в тарелку, потому что не знала, что ответить. Есть тайны, как проросшие камни, слишком тяжелые, чтобы сдвинуть их с места. Вот и все.

Они прикончили бутылку, и мама сказала: уже поздно, тебе пора спать, завтра в школу.

Когда я сильно сержусь, то имею привычку разговаривать сама с собой, именно этим я и занялась в кровати, почти час перечисляла все свои обиды и претензии, это здорово облегчает душу, особенно если проделываешь такое перед зеркалом, злобно пялясь в него, но для этого я была слишком уставшей.

Утром я услыхала, как встала Но, услыхала шум воды в ванной, кофеварки на кухне, но продолжала лежать с закрытыми глазами. С тех пор как она начала работать, мы проводим вместе меньше времени, и иногда я встаю раньше, чтобы побыть с ней несколько минут, но сегодня у меня нет желания.

У лицея меня дожидается Лукас, у нас контрольная по географии, а он, конечно же, не готов. Я даю ему посмотреть свой вариант, но он даже бровью не ведет. Он никогда не списывает, спокойно себе рисует человечков на полях девственно чистого листа, мне нравятся их растрепанные волосы, огромные глаза и клевые прикиды.

В столовой, стоя в очереди, я снова думаю о маме, вспоминаю ее ожившее лицо, порывистые жесты, голос, который перестал звучать едва слышно. Мне все равно, как это можно объяснить, какие причинно-следственные связи можно выявить. Маме лучше, она приходит в себя, обретает вкус к жизни, а все остальное неважно.

После уроков Лукас ведет меня в бар «Боттэ», угощает кока-колой. Он находит, что у меня грустный вид. Пересказывает мне школьные сплетни (он всегда в курсе всего, так как знаком со всеми), пытается выведать причину моей грусти, но я не могу ему объяснить, потому что у меня в голове каша и я не знаю, с чего начать.

— Понимаешь, Пепит, у всех есть секреты. Некоторые так и должны оставаться внутри, там, куда мы их запрятали. Но я могу тебе открыть свой — когда ты подрастешь, я увезу тебя куда-нибудь, где музыка так прекрасна, что все танцуют прямо на улице.

Я не могу ни выразить, что творится со мной от его слов, ни сказать точно, где именно это творится, — где-то в районе солнечного сплетения, там что-то мешает дышать, я не решаюсь взглянуть на Лукаса, боясь выдать себя, и чувствую, как горячая волна разливается по телу. Мы сидим молча, а потом я спрашиваю:

— Ты веришь, что бывают на свете родители, которые не любят своих детей?

Не очень-то деликатно спрашивать об этом Лукаса, с его отцом на другом краю света и матерью с повадками залетного ветра. Я часто жалею, что произнесенные слова нельзя стереть, что не существует специальной ручки, способной аннулировать бестактность еще до того, как ее услышали.