Низость - [12]

— И мне кажется, больше всего меня интересуют наши семинары — возможность дискутировать и оценивать некоторые из фундаментальных принципов, лежащие в основе ортодоксального постмодернистского мышления.

Папа закатывает глаза.

Я мечтательно всматриваюсь в небеса.

— Постмодернизм … Он разрушил все истины и знания, составлявшие и определявшие наш способ смотреть на мир. Он поставил под вопрос сами основы нашего существования. Он — пугает. Это не та проблема, которую студенты могут не воспринимать всерьез.

— Точно, — говорит она, лучась в восторге. — Не могу дождаться, когда мы начнем работать в этом году. Судя по всему, у нас будут очень способные студенты.

Она поднимает брови и в сторону папы делает долгий и медленный кивок.

— Отлично. Я тогда побежала, — говорю я, в заключение фыркая. — Хочу посидеть в библиотеке и несколько часиков почитать перед лекцией. До встречи.

Я убегаю, и Кеннеди энергично машет мне вслед. Папа сердито хмурится, когда я оборачиваюсь.

Поточка воняет. Как лондонский автобус в тепловой волне. Студенты околачивают груши, кучками, энергично пересказывая истории их приключений во время каникул касательно их сексуальных подвигов, и размечают свой социальный календарь на предстоящий год. Никто вроде и не замечает, как я пристроилась сзади. Будем надеяться, таким же образом все останется до конца семестра. Не то, что я не люблю студентов за то, что они студенты; скорее дело в том, что люди, которые мне не нравятся, так уж получилось, являются студентами. И у меня тоже были раньше приятели среди студентов. Были. Дружила же я с Льюисом и Тамблером, разве нет?

Льюис жил за углом от меня на Роуз-Лейн. Еще один чел, кто жил с предками. Мы были в прямом смысле неразлучны в кампусе во время первого курса, но с ним было настолько тяжело общаться! Непостижимый это был человек, причем без претенциозности или закидонов. Просто не любил разговаривать. Пожалуй, пока учились на первом курсе, мы с ним чаще бывали в «Блэкберн-Арме», чем на лекциях, и все же мне о нем были известны лишь три вещи. Что его любимый напиток — это джин с апельсиновым соком, что у него есть первое издание Хемингуэя, и что у него был брат-близнец, умерший при рождении. Однажды мы вместе съели экстази, но разговор все равно топтался на месте. Он остался сидеть как сидел, с этой его идиотской счастливой лыбой, вытянувшейся у него на физиономии, пялился в потолок и хлопал себя по бедрам, как псих. А потом он отчебучил — свалил в Гоа с какой-то хиппушкой, с которой познакомился по Интернету. Его предки окончательно офигели.

Тамблер, другой мой приятель, имел одну из тех тупых морд, что легко забываются. Он обитал в общежитии Рэтбоун, как раз в начале дороги Лайама. Я подловила его, когда он брел домой в пятницу вечером и всхлипывал. Нос его был размазан по лицу. Какие-то козлы прицепились к нему возле «Крис Чиппи» на Роуз-Лейн, отняли у него деньги и чипсы. Я поняла, что не большие ребята сделали это. Дети. Они были не старше двенадцати или тринадцати, но в толпе беспощадны. Но больше всего его задело не унижение от побоев — а то, что его приятели стояли рядом и смеялись над шоу. Гондоны. Какие друзья так поступают? Так что местная мать Тереза, в приступе подогретой спиртовыми парами печали об этом большом, глупом парне, и намеренная возвысить его в глазах его легко зомбируемых друзей, зовет его идти вместе со мной на бал в честь окончания года. Я решила, что это принесет ему больше блага, чем если отправить младшего Кили с его компашкой выискивать малолетних налетчиков.

По прибытии в Студенческий союз стало незамедлительно и пугающе ясно, что Тамблер считался просто-напросто халявной развлекухой для своих корешей — шутом, которого накачивают алкашкой и зло над ним прикалываются. Так что когда я лебедем вплыла в зал в кирпично-красном платье от DG, а Тамблер тащился на буксире, распространяя аромат сухого вина и мятных конфет, его приятели только пачками захлопали. Я из кожи вон лезла, играя свою роль — судорожно смеялась над его несмешными шутками, дико аплодировала его потугам петь под караоке, даже станцевала медляк под «Careless Whisper», и, по-моему, убедила всех, что благодаря некому необъяснимому кульбиту судьбы недоделок выиграл свой джек-пот. К полуночи, надравшись и обалдев от своей наконец-то обретенной популярности, он и сам так думал. Когда я вежливо отклонила его неуклюжие поползновения, он стал навязчивым и полез своей жирной лапой в вырез моего платья. Я врезала ему два сокрушительных правых хука — один в левый глаз, другой под подбородок — и левым тычком по почкам. Он возник у моей двери на следующее утро с коробкой «Дэри Милк» и заплывшим глазом. Если бы меня не мучил такой жуткий бодун, а желудок не изверг столько зловонной рвоты на мое чистое пуховое одеяло, то я б, вероятно, пожалела бы парня, но вид его побитой рожи на моем пороге в тот невероятный час был способен спровоцировать лишь злобу и немощный, и все же результативный левый верхний. Больше я его не видела. После лета он не вернулся. Льюис и Тамблер, два моих универовских ухажера.