Нижегородский откос - [51]

Мать тяжело вздохнула:

— Ой, беречь надо Сеньку. Молодо-зелено, в голове один туман. А девка пошла бесстыжая, только помани, пойдет без пряника. Под каждого калеку готовы лечь.

— Что поделаешь, — ответила невестка. — Справных, цельных мужиков мало на земле осталось. Так и калеке будешь рада… Скучно им. По селу ходят, от тоски скулят, каждой мужика надо, а где его взять? Мужик, он в грязи не валяется. Вся родная сторона мужицкими костями усеяна. Инда ужасть забирает.

— Тогда вот что скажи девкам, Анна. Он, мол, ученый, и у него в городе богатая невеста на примете есть. Стриженая, завитая, в короткой юбке, не вам, мол, чета. Пускай не надеются. Наша девка-растрепа ему не пара. А за Сенькой в то же время доглядывай да меня оповещай. Ой, беда нынче не только с девками, а и с парнями. Девки на шею сами вешаются, а парни тому и рады. А при таком разе ему и жены не надо. Грех только один. Бывало, ему исполнится семнадцать лет, тут же ему и бабу под бок. Он сразу и угомонится. А нынче моду взяли не с женами-то спать, а с полюбовками, по-городному. Да разве это мыслимо, чтобы спать с чужой бабой, невенчанной. Грех это смертный. И поп говорит: не пожелай жены ближнего своего. Помяни мое слово, новая власть пока по недоглядке эту пакость терпит, погоди, она и тут порядок наведет.

— Зря много девок развелось, маманя. Родили бы больше парней, а то на одного хворого десять здоровых телок приходится. Ну и прокудят… ведь природа, маменька, она свое требует…

— Да ты это что? — сердито вскрикнула мать. — Словно как оправдываешь смотниц этих. Нет мужика — терпи. Стало быть, такая тебе вышла планида. Христовой невестой в мире живи, разве это плохо?!

— Не все терпеть-то могут, маменька. Иная по зрелости своей и неустойке только на мужика глянет, тут же озноб ее и прошибет. Всякие ведь на свете бывают.

— Бога вы не боитесь. И ты тоже. У человека душа есть. Она может с плотью, как с врагом лютым, бороться и побороть, коль чистая душа да сильная. Бывало, в мою пору все девки, которые замуж не выходили, вековушками звались и обет богу давали в чистоте быть. Так и сейчас надо. Мало ли дел на миру. Церкви украшай, над покойниками читай, нянчи племянников, бедным помогай, сирот приголубь. Живи. Не в плотских делах счастье. Душе не так земля нужна, как небесная твердь. Нет, нет, Анна. Всякая тварь на земле не зря живет. Поэтому и девка живи только для души, коли не пришлось жить иначе… Жизнь не на шутку нам дана. Будет, отшутились. Бывало-то, честь блюли в первую голову. Совесть была, душа, бог-вседержитель. Ну, дальше докладывай, что бабы калякают.

— Жениться, говорю, ему чересчур рано. Все ученые в этом и не нуждаются. Они над книгами ломают ночами свою головушку, с книжками и спят… А тут встревает Грунька, пусть, говорит, только на околицу он выйдет, после нас он и книжку не захочет.

— Грунька? — испуганно переспрашивает мать. — Царица небесная, она уж пронюхала, быть беде.

— Да, маменька, Грунька. С утра зубы скалит: «Не спрячу Сеньку, шило в мешке не утаишь». Баба чересчур баская.

— Ах, наказанье божеское на меня. Сохрани, господь, с Грунькой ему связаться. Гулена. Цвель. Ни стыда ни совести. Все командированные из района у нее ночевали. Анна, — приказала мать строго, — следи, чтобы к Груньке он ни на шаг не подходил. Да я ему и сама скажу. Ты вот что, убери его городскую сряду, в сундук запри. Пускай все лето замухрышкой ходит, в отцовской рубахе. К девкам стыдно будет подойти-то.

— Да полно, маменька, для девок будь хоть в рогоже, только бы мужского пола. Столько артелей девок — и все порожние ходят. Налились соком при довольной жизни как яблоки антоновские. Дурь сама в головы так и прет.

Они принялись шептаться, и Сенька ушел в избу. Бабы нацедили в кринки парное молоко и подали ужин. Подали щи с потрохами, густота такая, ложка стоит. Подали гречневую кашу с подсолнечным маслом. Подали молоко с ватрушками по колесу. Мать с умилением смотрела на уплетающего за обе щеки Сеньку и все потчевала, все потчевала. Старалась, чтобы он как можно больше съел. Сеньке даже дышать было трудно, до того набил брюхо.

— Вот что, мать, — сказал отец, облизывая ложку, — ты приготовь мне блинчиков поутру в дорогу да пораньше разбуди. В Лапшихе аглицкая свинья опоросилась и поросят продают. Отменная порода, из-за моря привезена, хочу пустить пару поросят, до покрова выкормлю. Верная выгода, свинина в ход пошла. Денег вот не хватает, так я возьму сотню-другую яиц да зайду на базар. Досветла расторгуюсь.

— Погоди, отец, — ввязался Сенька, — у меня деньги есть, и идти на базар тебе не стоит.

— Откуда деньги у тебя? — изумился отец.

— Заработал.

— Дивно. Говорят земляки, заработал ты по шее от Обжорина, не больше.

— А ты смотри!

Сенька принес из горницы свою куртку и выложил из нее новенькие червонцы. Мать, отец, невестка оцепенели. Они выговорить ничего не могли и только ощупывали и разглядывали на свет хрустящие червонцы, потом переводили взгляд с денег на Сеньку, с Сеньки на деньги.

— Оставляю себе двадцатку на учебники, а это забирай, — сказал Сенька.

Но отец не брал деньги: