Ниже погребов нашего города - [4]

16

Несколько лет назад в городе провели собрание вот по какому поводу: предлагалось уйти из домов и навсегда переехать в подземелье. Сторонники этого проекта выдвигали самые разнообразные аргументы, заявляя, что систематические походы вниз - отражение наших глубинных стремлений. Кто-то даже сказал, что сам город нужен только для того, чтобы можно было спускаться вниз. Высмеять столь резкие заявления легко, но опровергнуть затруднительно, ибо всех нас мощно влечет в подземелье, и, в крайнем случае, мы все способны представить себе жизнь без нашего города, но не без подземелья. Поэтому самым сильным контраргументом стала не защита города, не воспевание прелестей жизни в верхнем мире или дотошные доказательства невозможности переселиться под землю, а наша абсолютная уверенность в том, что если мы и впрямь оставим верхний мир и переселимся в наше подземелье, недели не пройдет, прежде чем мы в черноте под темными коридорами примемся копать новые коридоры, еще глубже.

17

Порой, заворачивая в подземелье за угол, сталкиваешься с фонарщиком. Это случается так редко, что считается добрым знаком - как увидеть богомола на стебле полевого сорняка. В своих темно-зеленых мундирах и остроконечных шляпах фонарщики кажутся очень похожими друг на друга. Это впечатление лишь усиливается от их молчания - они кивают, но никогда не говорят, - и оттого, что все они - медлительные пожилые мужчины примерно одного роста. Профессия фонарщиков стара, как наш город, хотя обязанности их изменились: самые первые фонарщики ставили горящие факелы (смолистые сосновые ветки) в чугунные подставки, забитые в каменные стены. Лишь в первые годы девятнадцатого века масляные лампы пришли на смену грубым, но эффектным факелам, которые, по рассказам, потрескивали и отбрасывали удивительные тени, а пламя в темноте разрасталось и убывало. Современные фонарщики носят с собой длинные алюминиевые шесты с двумя приспособлениями на концах: маленькой металлической коробочкой для зажигания потухших фитилей и сосудом с керосином в форме чаши с носиком. Иногда, может, один-единственный раз в жизни, видением во тьме является фонарщик - стоит на верхушке высокой и очень узкой лестницы, поправляя или меняя лампу. Предложения протянуть вниз провода и электричество поступали с первых лет двадцатого века, но успеха никогда не имели. Наши враги ставят нам в вину склонность к изнурительной ностальгии, отказ вступать в новый мир, но мы-то знаем, что настоящая, тайная причина - в том, что мы по своей воле не откажемся от фонарщиков, чье медленное безмолвное движение под городом умиротворяет нас, как приливы и отливы.

18

Ностальгия! Нет, это упрек, который всерьез раздражает нас, упрек, который мы опровергаем особенно тщательно. Если ностальгия - тоска по прошлой, теперь невозможной жизни, тогда мы спрашиваем обвинителей: что за исчезнувшую жизнь могут символизировать наши голые, извилистые коридоры? Мы с гордостью указываем на современные черты нашего города - спутниковые тарелки и солнечные батареи, флюоресцентные уличные фонари, грейдеры нашего автодорожного отдела последнее слово техники, - бетоноукладчики и катки, наш новый мусоросжигательный завод. Мы - город конца двадцатого века, готовый нырнуть в новое тысячелетие, и если мы чтим погибших в Войне за независимость и красим реставрированное здание муниципалитета в зеленый цвет, как в семнадцатом веке, если почтительно помещаем сияющие бронзовые мемориальные доски на дома, построенные в восемнадцатом, и выставляем топоры квиннепагов в подвале исторического общества, то это вовсе не означает, что мы оглядываемся, сентиментально всхлипывая по исчезнувшей жизни, какой не вынес бы ни один из нас; мы просто храним несколько памятных подарков и старые семейные фотографии, с трудом продираясь по жизни, как любые другие люди. Наше подземелье не имеет никакого отношения к далекому простому существованию; мы не можем объяснить, не знаем, что есть наше подземелье, но было бы гораздо честнее сказать, что оно не относится вообще ни к какому периоду нашей истории, это отдельное место - место, откуда хладнокровно обозревается город, или даже место, где город забывается вовсе.

19

Одна философская школа полагает, что все города похожи на наш, но только мы одни верим в наше подземелье. Именно вера позволяет нам спускаться туда как недоверие приговаривает жителей других городов к поверхности земли. Соперничающая школа, развившая эту теорию, полагает, что наше подземелье не существует вне нашей веры в него, - что вся система лестниц, теней и изогнутых проходов живет единственно внутри нас. Представители этой школы утверждают, что имеется лишь один способ обнаружить ход в наш подземный мир. Найти тихое и уединенное место. Закрыть глаза. Сосредоточиться. Спуститься.

20

Для остальных же лестницы имеются почти несомненно. Нужно только пройти вдоль железнодорожной насыпи позади магазинов Главной улицы, или завернуть за облупившийся красный сарай лесного склада, или дойти до лесов на севере, - и рано или поздно мы обязательно натыкаемся на поваленное гниющее дерево, что отчасти скрывает неровный ход с лестницей вниз. Мы осторожно спускаемся по грубым каменным ступеням; из них выбиваются травинки, и по мере спуска все чаще появляются пятна мха. Внизу мы чуть-чуть проходим до неотделанного сводчатого входа, над которым тускло мерцает стеклянный шар лампы, и, шагнув под своды, оказываемся в коридоре, что тянется во тьму направо и налево. Иногда мы доходим лишь до следующей арки, а потом поднимаемся наверх, в будничный мир. Иногда бродим часами или целый день. Но как бы долго мы ни бродили, как бы глубоко ни забирались, всегда настает пора возвращаться. На самом деле, было бы ошибкой полагать, будто мы только и делаем, что уходим из города побродить в нашем подземелье. Не более справедливо считать, что мы непрерывно выбираемся из нашего подземелья в верхний город. В действительности же, здесь и сокрыта правда нашей жизни - беспрестанный спуск и подъем. Это движение вверх-вниз для нас так значимо, что одна философская школа объявила нашим тайным символом лестницу, а не коридор. Даже мы, не питающие ни малейшего интереса к символам, мы, кто отказывается причислять себя к какой-либо школе, с готовностью признаем, что мы - лестничные люди, люди "вверх-вниз", мы - до мозга костей. Недоброжелатели говорят, что мы неугомонные, неудовлетворенные души, вечно бегущие из одного места в другое; мы отчаянно защищаемся, однако знаем, что полностью избавиться от этого обвинения нам не удастся. Более расположенные к нам предпочитают думать, что мы бесконечно погружаемся в две необходимые нам атмосферы. Ибо если я говорил о радости спуска, то необходимо упомянуть и о другой радости - радости возвращения: залитый солнцем тротуар, дрожащий голубой воздух, ветерок приносит острые ароматы города - запахи веранд и теплых бейсбольных перчаток в солнечный летний день, или скошенной травы и пропитанных креозотом телеграфных столбов, характерный запах бензина газонокосилки в пахнущем смолою воздухе. А над всем этим - мерцающая красная крыша, этот крик, это огненно живое лицо. Ибо когда мы, исследователи подвалов, возвращаемся, утерянный мир, прежде чем упокоиться, на мгновение копьем пронзает нас. Тогда мы словно понимаем нечто забытое - и через секунду вновь тонем в замешательстве. Вы, кто насмехается над нами, вы, кто смеется и ползает по земле, вы, неугомонные придорожные каракатицы, мореплаватели плоскостей, - ведь правда, мы раздражаем вас, мы вас бесим, мы, кротовий народ, бледные амфибии?