Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - [29]

- Пойду завтра в милицию, что-нибудь они подскажут, - завершила учительница свое повествование.

- В милицию? Надо подумать, надо ли идти в милицию. Они, знаете ли, за побег, вас...того... Это им легче, чем отправлять вслед за эшелоном.

- Я и сама боюсь. А что они могут сделать?

- Проще всего для них заслать вас в лагеря куда-нибудь на Колыму. По законам военного времени это делается в административном порядке, без всякого суда. А может быть у них и специально для таких случаев закон уже есть. Дочерей уж точно вам никто искать не будет.

- Что же мне делать! У меня же девочки одни остались! - не удержавшись закричала Хатидже, и сразу же прикусив руку замолкла, глядя на мужчину.

- Вам надо остаться на свободе. И никакой милиции! Свободный человек и других может освободить, а что вы сможете сделать для дочерей, если окажетесь в тюрьме?

- Но может быть, меня отправят туда, куда повезли дочерей?

- Кто отправит, за чей счет? И куда? Кто и как будет искать ваших дочерей? Единственно правильное поведение - остаться на свободе и со временем найти своих родственников.

Правота замечаний Тимофея Ивановича была совершенно очевидна, но где и как остаться?

- Останетесь у нас. Выдадим вас за родственницу, получим какой-нибудь документ. Сейчас много беспаспортных.

Антонина Васильевна взглянула на мужа и вполголоса произнесла:

- Паспорт- то тети Вали...

Тимофей Иванович помолчал и потом пожал плечами - не знаю, мол.

 Хатидже чувствовала огромную благодарность к этим людям, появившимся неожиданно в самые кошмарные часы ее жизни и проявляющим родственную заботу о чужом для них человеке. Но внутренне она сопротивлялась. Этот день, за который она прожила целую жизнь, изменил ее мировосприятие, в ее болезненном, новом ощущении бытия возникли отныне две неравные части: в одной она и фантомы ее дочерей, в другой, враждебной, все остальные, которым нельзя верить. И сейчас этот мир, который она уже приняла, с которым убедила себя смириться, рушился, уступая место прежнему. Прежнему, желанному, но без детей, с которыми она никогда прежде не разлучалась. Значит он не прежний, значит это обман, видимость, которая рассеется.

Но голос мужчины был спокоен, он говорил убедительно, неопровержимо.

- Надо выждать и через какое-то время будет известно, куда отвезли крымчан, где их поселили. Тогда с паспортом русской или украинки вы сможете найти своих дочерей. Я думаю, что татар расселят где-нибудь на Урале или в Средней Азии, как многих раскулаченных.

Несмотря на всю разумность сказанного хозяином дома, его слова оставались только в голове бедной женщины, сердце же не принимало доводов и требовало немедленных действий. Как примириться с пассивным ожиданием, когда дочерей арестантский поезд увез неведомо куда? Как оставаться свободной и бездеятельной, если родные дети ее в руках безжалостных чекистов? Если сдаться властям, то неужели они не посодействуют в поисках дочерей? Возможна ли такая жестокость, ведь она не преступница! И в то же время из глубин сознания всплывало знание того, что никто из расстрелянных или высланных в прошлые годы не был преступником или заговорщиком.

Тимофей Иванович еще что-то говорил, но Хатидже уже плохо воспринимала слышимое. Хозяйка заметила состояние несчастной гостьи:

- Ну, все! Утро вечера мудренее. Спать пора, а утром договорим.

Антонина Васильевна занялась приготовлением постели для гостьи на кушетке в углу, сами же хозяева ушли спать в другую комнату.

Хатидже заснула сразу же. Снилось ей, что она в "родном" вагоне с детьми...

А Тимофей Иванович вышел в ночную прохладу, и стоя у сарая задумался над неуспокоенной изощренностью властей. Он смотрел в степь, туда, где густая чернота затянутого тучами неба не освещалась ни единой звездочкой, ни самой малой искоркой света. И вдруг в этой беспроглядности, где взгляду не на чем было остановиться, возникло движение, какое возникает в колдовской чаше гадалки, вызвавшей запредельного духа, или, чтобы всем было понятно, какое возникает в искривленном зеркале, которое еще и вращается вокруг накренившейся оси. И оказалось, что есть во Вселенной особая темнота, которая чернеет мрачной круговертью даже на абсолютно черном фоне.

Тимофей Иванович тряхнул головой, чтобы отогнать представшее перед ним наваждение. Но черный изгиб пространства уже скрылся, и нечаянный свидетель происшедшего облегченно рассмеялся.

- От свежего воздуха закружилась, видно, голова. Да и спать пора! – и он пошел в дом.

Утром Хатидже чувствовала себя очень стесненно. Еще до завтрака высказала робкое предположение, что, может быть, ей все же пойти и заявить, что она не преднамеренно отстала от эшелона. Антонина Васильевна, которая полночи обговаривала возможные варианты с мужем, без обиняков ответила на это, что большей глупости представить себе нельзя.

Когда попили чаю, Антонина Васильевна вышла в другую комнату и вернулась с чем-то, завернутым в голубую салфетку.

- Вот, - проговорила она, разворачивая салфетку. - Это паспорт моей покойницы тети, перед приходом немцев умерла. Поглядим, подойдет ли вам.

Тимофей Иванович тоже встал и заглянул в паспорт и потом поднял глаза на ночную гостью.