Нити магии - [12]

– Я боялась, что проснусь, и все это окажется сном, – шепчет мне Ева. Она незаметно смещает ноги, чтобы мои ступни ощутили тепло от жаровни, стоящей на полу, а потом приподнимает плечо так, чтобы я почувствовала запах ее нового плаща. – Знаешь, многим нравится, как пахнут цветы, – все так же шепотом сообщает она мне, легонько подталкивая меня локтем, когда я делаю вдох. – Но для меня запах новой, еще не обмятой шерсти всегда был приятнее, чем аромат роз.

Волосы Хелены собраны на затылке в изящный узел, а подол ее починенного вчера плаща растекся лужицей около наших ног.

– Я подумала, что нам следует использовать эту поездку до дома, чтобы получше узнать друг друга, – обращается она к Еве, не сводя с нее пристального взгляда. – С чего бы начать? – Хелена откручивает крышку серебряной фляжки, и карету наполняет густой запах черного кофе. – Какую еду ты любишь больше всего?

– Сливы, – без промедления отвечает Ева. Вероятно, здесь есть некая связь с крансекаке – тортом-башней из плетеных марципановых колец в глазури. Иногда его украшают ягодами и фруктами. В «Мельнице» мы ели сливы всего два раза. В последний раз, откусив кусочек сливы, Ева заявила, что люди должны дарить их вместо цветов, чтобы выразить свою любовь.

Вид у Хелены довольный, пока она роется в плетеной корзинке и в конце концов достает и протягивает Еве спелую фиолетово-черную сливу. Это вызывает у меня неподдельное изумление. Спелая слива в ноябре. Ева откусывает кусочек, обнажая мякоть цвета ириски, отчего сок течет по ее подбородку.

Я слушаю, как Ева рассказывает о себе какие-то мелочи: она любит бодрствовать допоздна, ей нравится еда с кисловатым вкусом, у нее есть шрам на коленке: когда-то давно она гналась за бабочкой и налетела на садовую решетку. «Она нетерпелива, когда-то шепелявила, она не может грамотно писать даже ради спасения своей жизни», – могла бы добавить я. Но все это – лишь слабая тень настоящей Евы: верной, яростной и веселой. Как-то раз она толкнула девочку вдвое выше себя, заставив ее споткнуться о бревно и упасть. И все из-за того, что та сказала, будто у меня волосы цвета гнилого сена.

– У тебя была какая-нибудь любимая история в детстве? – спрашивает Хелена. Ева вытирает сок с губ и изо всех сил пытается избежать моего взгляда, пока я кашляю, стараясь скрыть смех. «Невероятные истории о тебе, Хелена Вестергард», – думаю я.

Ева замечает потертый корешок «Сказок» Ганса Кристиана Андерсена, выглядывающий из моей котомки.

– «Соловей…» – неуверенно произносит она. Этой сказки нет в том сборнике, который отец читал нам с Ингрид, когда мы были маленькими. Тот том был продан вместе с домом после смерти отца и сестры, чтобы уплатить их долги, но на первое свое жалованье у Торсена я купила точно такой же. Потому что он напоминал мне об отце. И потому, что об этой книге говорилось в его последнем письме, лежащем сейчас у меня в кармане.

Почти не думая, я касаюсь едва заметных стежков, тянущихся по подолу моей нижней юбки: «Клаус Ольсен, р. 28 июля 1825 г. в Карлслунде». Несколько лет назад я начала вышивать на подворотах своей одежды имена моих родных, где они родились, где умерли. Так было легче: знать, что проснувшись однажды, я не забуду все это, что оно не ускользнет подобно туману, ведь теперь о них помню только я и больше никто.

Запись о моем отце заканчивалась так: «ум. 26 мая 1856 года в шахте «Известняковый Лабиринт».

«Известняковый Лабиринт».

Шахта Вестергардов.

Как все могло измениться так сильно с моей последней поездки в Копенгаген? Одиннадцать лет назад мы приезжали сюда вместе с отцом. Тогда я еще была чьей-то дочерью, чьей-то сестрой. На троне сидел другой король. Южные княжества Шлезвиг и Гольштейн еще принадлежали Дании – до того, как Пруссия отняла их. Война и смерть разделили прошлое и настоящее подобно удару топора: война уменьшила территорию Дании, а холера проредила население. В течение нескольких лет единственное, что увеличивалось в Дании, – это число кладбищ и сиротских приютов.

«Но, возможно, этот отлив наконец-то сменяется приливом», – думаю я, глядя, как Ева вытирает рот платком с вензелем Вестергардов, а Хелена говорит ей, чтобы она оставила платок у себя. Теперь трон занимает другой правитель, король Кристиан IX. А мастерская Торсена наконец стала продавать больше белого кружева, чем черного.

За оконным стеклом сельская местность сменяется длинными серо-голубыми полосами каналов. Сначала я замечаю шпиль Копенгагенской биржи: четыре сплетенных воедино драконьих хвоста устремлены прямо в небо. Деревянные корабли и ярко окрашенные здания отражаются в воде. Женщины в длинных многоярусных юбках и мужчины в черных сюртуках прогуливаются по тротуарам, вдоль которых высажены деревья. Здесь так много красок, у каждого наряда свой оттенок, это целая соната кринолинов и кружев, слоистых оборок, выглядывающих из-под плотных бархатных плащей. Город буквально вибрирует от перестука подошв и конских подков, звона колоколов, в воздухе висит запах морской соли и мочи, свежего хлеба и копоти. Копенгаген выглядит почти как прежде, но не совсем. Точно так же я сейчас улавливаю в выросшей Еве отблеск прежней малышки, хотя ее черты меняются с каждым годом. Мое сердце сжимается, когда мы проезжаем мимо площади, где Ингрид однажды бросила монетку в бронзовый фонтан Милосердия.