Нить неизбежности - [152]

— Сердобольна ты и мнительна не в меру, — сказал настоятель вместо приветствия, не отрывая невидящего взгляда от горизонта, погружённого в густой серый туман.

— Я? — удивилась Дина, остановившись в трёх шагах от него. — Откуда вам знать, святой отец, какова я? Я холодна, расчётлива, коварна, жестока и абсолютно бессовестна. Знали бы вы, чего только мне ни приходилось творить в своей жизни. Я посылала людей на смерть, я приказывала убивать, а это больший грех, чем убивать самой, я лгала людям, которые дорожили моей дружбой, я пользовалась плодами предательства. Когда-то давно я даже продавала себя за ценные сведения. И я почти ни о чём не сожалею.

— Что значит — почти?

— Если я в чём-то и раскаиваюсь — это не имеет значения. Если бы мне пришлось начать всё сначала, я поступала бы так же — это моя работа, это моя судьба, это моя жизнь.

— Чего же ты хочешь от меня?

— Не знаю. Я в последнее время часто не понимаю, что делаю. Недавно меня занесло в предбанник Пекла, и, кажется, я видела то, что меня ждёт.

— Не тебе об этом судить.

— Наверное. Но мне было страшно. Мне и сейчас становится страшно, едва я об этом вспомню. В меня вселился бес, и он затащил меня в святилище язычников — там, в Сиаре. И это чудо, что я не натворила бед.

— Я всё знаю. Ты ведь хотела добраться до Печати Нечистого и вобрать в себя силу, которая может её уничтожить. Ты готова была принести себя в жертву.

— Нет! Это тогда я так думала. А теперь до меня дошло, что я хотела сделать то, что смогла одна жрица Мудрого Енота. Мне что-то не давало покоя, и только после того, как всё кончилось, до меня дошло: меня ослепило величие её духа и её подвига. Поэтому бес и смог тогда влезть в мою душу. Я должна была просто исполнить свой долг, а на деле мне просто хотелось оказаться не хуже её — а это гордыня, смертный грех, который даже вы не сможете мне отпустить.

— Я не отпускаю грехов — на то есть Господь. Я могу лишь попросить…

— Вы меня прогоняете?

— Нет. Я просто вижу, что ты достаточно сильна, чтобы сначала прийти к раскаянью, а потом простить себе всё.

— Я хочу попросить… — она сделала паузу, соображая, насколько уместно здесь то, что она хочет сказать.

— Говори.

— У генерала неприятности. Из-за меня. Сам он не скажет.

— Я знаю. Это не так важно. Скорее всего, он справится — если захочет. — Отец Фрол вновь повернулся лицом туда, где за пеленой облаков разгорался неяркий свет осеннего солнца. — Все мы — дети, и те, кто пытается найти истину, и те, кто старается не замечать очевидного, и те, кто пытается творить добро, и те, кто потворствует злу. Все мы — дети Господа, а детям прощается всё. Мы прощены Им от рождения, и сердце Его радуется, когда мы сами преодолеваем свои невзгоды и сомнения. Не отбрасываем, а преодолеваем… Смотри. Я не могу, а ты смотри. Солнце восходит, и ты сделала всё, что могла, чтобы это случилось — вчера, сегодня, завтра, через тысячу лет… Главное для каждого из нас — пройти через раскаянье, а потом простить самих себя. Ты знаешь — это не проще, чем простить кого-то другого. Кому-то это удаётся при жизни, кому-то — после неё. Живи как живёшь — ты сильная, ты сможешь.

2 ноября, поместье Теда Хермера, 46 миль северо-восточнее Новой Александрии.

— Так что у нас сегодня на кону? — Тед Хермер распечатал колоду карт и окинул взглядом сидящих вокруг круглого стола, накрытого чёрной скатертью, — Орсино да Гуппи, владелец золотых приисков Пуэрто-Дорадо, старательно стряхивал невидимую пылинку с лацкана своего смокинга, Баал Хаддад, наследный принц королевства Маскат и крупный торговец оружием, косил оба глаза на Атину Мегара, молодую вдову бывшего судовладельца Аристотеля Мегара, которая сидела рядом с ним, перекинув длинные стройные ноги через подлокотник кресла, Ян Плугос, скромный финансист из Моравии, через подставных лиц державший контрольные пакеты акций нескольких крупных банков в Альби, Ахайе и Гардарике, пялился в свежий номер газеты «Голос разума», а Тай Фу, внебрачная дочь Великого Дракона Островной Триады, наследного главы клана, контролирующего пиратство в юго-восточных морях, раскуривала длинную тонкую трубку с опиумом.

— Так что у нас сегодня на кону? — повторил свой вопрос Самаэль, не особо надеясь, что прочие Равные сразу же сосредоточатся на игре.

— Может быть, лучше кинем кости, — предложил Иштаран, справившись наконец с пылинкой и взявшись за бокал, по дну которого перекатывалась капля бренди, которая впитывала в себя отблески язычков пламени, венчающих высокие чёрные свечи.

— Просто у тебя мозгов нет, вот ты и хочешь положиться на тупой случай, — бросила ему Скилла, подтянув круглую обтянутую капроном коленку к нежному, с милой ямочкой подбородку.

— А мне плевать как! Лишь бы побыстрей забрать своё — и домой дела делать, — проворчал Велс, отбросив в сторону газету. — Время деньги, а с вами тут торчать — одни убытки.

— Хризантема протяжной боли расцветает на пепелище моей души, — прошептала Тойфа, выпуская из томно приоткрытых алых губ неспешный султан тяжёлого дыма.

Все посмотрели на неё с нескрываемой брезгливостью, и Самаэль, пока она не продолжила, начал раздавать карты — каждому по одной.