Нить курьера - [6]

В ответ Ибрагим сокрушенно покачал головой и с оттенком грусти заметил:

— Я решил, что лучше пойти добровольно, чем добровольно-принудительно.

Разговор прервал приход переводчика. Он напомнил коменданту о просьбе бургомистра — оказать помощь во временном расселении нескольких австрийских семей, пострадавших от наводнения при разливе реки.

— А среди них нет бывших фашистов? — поинтересовался Ибрагим.

Переводчик пожал плечами.

— Речь идет о стихийном бедствии, — вмешался я.

— А разве мы из-за них мало бедствовали? — выложил Ибрагим свое кредо, — пусть теперь победствуют и они. Я машинально вытащил платок и провел им по лицу, отирая пот.

— Но еще никто не сказал, что там фашисты. К тому же, нельзя считать фашизм отличительной чертой какой-либо национальности. Советскому военному коменданту полагается быть великодушным, — возразил я.

— Я должен быть прежде всего великодушен к тем, кто боролся с фашизмом. А вот попадаются такие подлецы: чуть что не так, сразу начинают шуметь на комендатуру: «Рука Москвы», «Рука Кремля». Этим одно имя — провокаторы.

— Так пусть «Рука Москвы» будет доброй и приютит обездоленных, пока они оправятся от несчастья и приведут в порядок свои хозяйства.

Ибрагим потянулся к портсигару и закурил. В узких, темных его глазах вспыхнул лукавый огонек.

— Да я уже решил им помочь и без этого спора. А это, так, для проверки правильности принятого мною решения, путем выяснения общественного мнения.

Мы улыбнулись, и он тут же поручил переводчику связаться с дежурным помощником Комаровым и передать ему распоряжение о расселении пострадавших крестьян в квартирах беглых нацистов, забронированных для прибывающих офицеров. Позже, во время обеда, Ибрагим познакомил меня со всем офицерским составом комендатуры.

Заместителя по политчасти у него не было; его заменял капитан Нестеренко, которого во время знакомства Ибрагим назвал «хорошим пропагандистом». Это был молодой офицер с широкоскулым лицом, на котором особенно выделялись большой мясистый нос и полные, немного выпяченные губы. Было три дежурных помощника: высокий худощавый брюнет— капитан Комаров и два располневших блондина — старшие лейтенанты Обухов и Константинов.

— Это наши мушкетеры — Атос и Портос, — шутя сказал Ибрагим, представляя их мне.

Все они занимались главным образом советскими военнослужащими, прибывающими в город или убывающими из него, их размещением, снабжением, а также участвовали в гарнизонной службе.

Молодой офицер лейтенант Ясыченко, рыжеволосый, с детским лицом, ведал вопросами пропаганды среди населения и большую часть дня проводил в бургомистрате и учреждениях культуры. Старший сержант Захаров считался командиром комендантского взвода, хотя солдат было не более двух отделений. Вольнонаемный — чернявый и коренастый сибиряк Бугров исполнял обязанности переводчика.

Я сразу отметил, что все они жили дружно и относились друг к другу с уважением. Это была заслуга Ибрагима, его открытой честности и прямоты, с которыми он относился к людям.

Жили они на втором этаже большого дома, расположенного поблизости. Это позволяло всегда быть наготове и спокойно отдыхать. Питались сообща в небольшом салоне своего дома.

Меня приняли с открытой душой и сразу же после обеда показали предназначенную мне комнату. Окна ее выходили на юго-запад, из них, как на ладони, был виден город, одетый в зеленый наряд.

Вечером Ибрагим ознакомил меня с положением дел в комендатуре и городе, подробнее охарактеризовал людей, а я, в свою очередь, доложил о главной цели приезда.

Почти до рассвета беседовали мы с ним об обстановке, условиях работы.

В ту быстро пролетевшую ночь многое довелось мне узнать о подлой и грязной клевете, которой поливали мою страну и мой народ недобитые фашисты. Ибрагим показал один из профашистских листков так называемой «Освободительной партии Австрии» — «Ди нойе фронт», в которой действительных освободителей — советских воинов, недобитые австро-фашисты в западных зонах называли «душителями свободы», которые «не дают свободно дышать в своей оккупационной зоне».

— Не хватает слова «фашистам», — уточнил я.

По рассказам Ибрагима выходило, что определенные органы в западных зонах действительно не мирятся со свободой тех, кто боролся с фашизмом. Со всей строгостью приводят они в исполнение приговоры судов против патриотов, а обвинения против нацистских предателей аннулируются за давностью. Такие государственные учреждения, как радио и телевидение, ведут систематическую клеветническую пропаганду против Советского Союза и социалистических стран. Недобросовестные издатели наводняют страну неонацистской и реваншистской литературой, отравляющей сознание молодежи восхвалением гитлеровского режима и войны.

Когда же я попросил Ибрагима назвать людей, на которых, по его мнению, можно будет мне положиться, то, в противовес мрачным его рассказам, их оказалось столько, что невозможно было запомнить и записать, начиная с полиции, бургомистра и кончая простыми людьми — рабочими, служащими, ремесленниками.

С тревогой и вместе с тем с какой-то уверенностью в успех ложился я в постель в своей одинокой квартире. «Обстановка, конечно, здесь сложная, противоречивая, — думал я, — но, может быть, и не в такой степени, как охарактеризовал Ибрагим. Буду искать опору в людях».