Нить курьера - [31]
— Жду ровно час, — пробурчал он мне вслед.
Пройдя вместе с Зарницким через мост, мы свернули к Рингу и вошли в подъезд шестиэтажного дома. На площадке второго этажа Франц остановился, открыл ключом дверь и отступил, пропуская меня вперед.
В первой комнате была мастерская. Стены здесь были завешаны полотнами, на которых, как это и описывал незадачливый лейтенант Костров, «красовались» голые женщины. На других полотнах были нарисованы ангелы с еле заметными крылышками.
Повсюду валялись банки с краской, обрывки материи, старые кисти и винные бутылки, представлявшие, судя по этикеткам, образцы доброй половины бутылочной продукции мира.
— Эти картины находят спрос, — заметив мое смущение, пояснил Зарницкий. — Говорят, что они повышают тонус. Вы не находите, что искусство рисования родственно медицине, биологии, психологии…
— Вполне возможно, в основе нашего мировоззрения лежит принцип, утверждающий, что все явления в природе и обществе, как бы на первый взгляд не казались контрастными и непримиримыми, связаны между собой и обуславливают друг друга.
— Да? — удивился Зарницкий. На какой-то миг он помрачнел. — Но оставим философию, — предложил он, грустно улыбнувшись, — жизнь такова, что иногда в нее приходится заглядывать с черного хода, хотя он и связан с белым.
Я заметил, что он пьянел, и этот процесс сопровождался у него ослаблением воли.
«Жаль, что он живет в Первом районе, а то взял бы его прямо здесь», — подумал я.
— Пройдемте, — указал он мне на дверь в соседнюю комнату.
Но едва мы переступили порог, как по комнате метнулась женщина. Она судорожно схватилась за штору в тщетной надежде прикрыть себя.
Это была голубоглазая блондинка Эльфи, известная мне из показаний Кострова.
За перегородкой послышался скрип кровати. Я отступил назад, в мастерскую. Зарницкий сделал еще два шага по комнате, потом заколебался, повернул обратно, вышел, закрыл за собой дверь. Он сделал это очень осторожно, словно боясь разбудить кого-то.
По его ошеломленному виду можно было понять, что era механизм «не сработал», где-то произошла осечка.
— Как неприятно, — сказал я, — вошли без предупреждения, не дали знать подруге, что с вами заказчик.
— Подруге? — усмехнулся Зарницкий. — Не беспокойтесь, это одна из моих натурщиц. Она готовилась к сеансу. Хотите, я сейчас начну ее рисовать, и за это время она в вас влюбится.
— В меня? — переспросил я, улыбаясь. — Но ведь я не художник и позировать мне нет никакого смысла.
— О, — возразил Зарницкий, — что может значить художник для таких крошек, когда на каждом шагу попадаются одетые с иголочки капитаны и подполковники.
После выпитого он развязал язык и говорил теперь грубо, вульгарно:
— Она же, если взять ее за плечи или вообще… — и он так смачно прищелкнул языком, что, казалось, на сковородке лопнула жирная колбаса, — чудесная девчонка, не чопорная.
— Может, познакомишь во время поездки? — попросил я.
— Конечно. Не сомневаюсь, что оба останетесь довольны. — И он заговорщически подмигнул мне. — Это вопрос ближайшей недели. Жди Ингу.
От мастерской до кафе «Будапешт» мы спорили о стоимости работы. Когда Зарницкий назвал цену, я нарочно вступил с ним в настоящую схватку, пока он не уступил.
В кафе мы возвратились, крепко держась за руки. Инга приветствовала нас поднятым бокалом вина.
Выпив еще, шумно расстались, условившись о скорой встрече, как и подобает друзьям.
Возвращались домой молча. Каждый думал о чём-то своем. Начал накрапывать дождь, и мы сели в трамвай.
«Резидент. Контакты с советскими военнослужащими», — вспомнил я надпись Федчука на обложке дела Зарницкого.
Как глубоко и тонко схвачена самая сущность дела, и это в то время, когда о ней можно было еще только догадываться. Теперь раскрыта вся психологическая мастерская Зарницкого, начиная с картин, «повышающих тонус», и кончая Эльфи.
Все последовательно было взвешено и продумано. Это был своего рода театр, на сцене которого Зарницкий чувствовал себя дирижером.
— Я схожу, — услышал я голос Ковальчука. — Немного проветрюсь.
«Марияхильферштрассе, — подумал я, — рядом „Империал“. Пусть сходит. Мешать ему не следовало. Я ведь знал, куда он спешит».
— А я домой…
Придя к Федчуку утром, я доложил ему все обстоятельства встречи с Зарницким.
— Значит, он ловил вас на знании своей внешности.
— И на том, какой я предложу транспорт. Уверен, что предложи я свою машину, все могло бы сорваться. Он очень осторожен и ко всему подозрителен.
— Знает, чего бояться, мерзавец.
Федчук украдкой взглянул на часы, вздохнул и сказал:
— Все «документы» Ковальчука они перефотографировали. Но очень крепко поплатятся, если изготовят по ним справки и удостоверения для своих шпионов, забрасываемых в наши тылы.
— Там есть дефекты?
— Да, разумеется, шпион с такими документами, что с горящей шапкой на голове.
Федчук посмотрел на меня неожиданно потеплевшими глазами…
— Я имел отношение к одной из таких операций в годы войны. Самым неожиданным в ней для меня было то, что шпионом, засланным в наши войска с заданием по добыче бланков солдатских книжек, оказался еврей из западных областей Белоруссии.
Федчук достал термос, налил из него две чашечки кофе, и мы сели за круглый стол.
