Нить - [61]

Несмотря на всю ее сдержанность и тихий голос, было видно, что Ольге по-настоящему не терпится узнать новости. Катерина начала рассказывать о тех вечерах, что она провела с Розой Морено, о том, как ее позвали работать в мастерскую.

– Каждый день, когда я просыпаюсь, мне кажется, что солнце восходит прямо у меня в груди, – восторженно говорила она. – И каждое утро я иду в мастерскую вместе с Исааком и Элиасом. Их отец обычно уходит гораздо раньше…

Минут десять-пятнадцать она говорила без умолку: описывала свою повседневную жизнь, людей, с которыми работала, песни, которые они крутят на граммофоне, и так далее. Такому радостному оживлению, такой любви к жизни и к работе можно было только позавидовать. Даже о мрачной Эстер Морено, носившей свою язвительность не снимая, как старое застиранное платье, она рассказывала так, что слушатели проникались сочувствием.

Когда она закончила, Ольга уже живо представляла себе ее работу, как и Димитрий, который все это время стоял в дверях и завороженно ловил каждое слово. Он невольно сравнивал колоритных товарищей Катерины по работе с преподавателями своего частного колледжа. Обычно юноша кое-как вставал с постели, надевал свой деловой костюм, брал сумку с книжками и шел на лекции. Он просыпался уже усталым, потому что вечером занимался допоздна, и та радость, с какой Катерина вскакивала по звонку будильника, была ему совершенно неведома.

Тут за спиной Димитрия возникла Павлина с кофе на подносе, и он понял, что торчать в дверях больше нельзя.

Когда он вошел, Катерина замолчала, внезапно застеснявшись.

– Похоже, тебе нравится твоя работа, – сказал Димитрий.

– Да, нравится, – отозвалась она.

Оба с трудом боролись со смущением.

– Кофе, Катерина? – спросила Павлина.

– Нет, спасибо, – ответила девочка. – Только воды, пожалуйста. А потом мне пора идти.

– Какая жалость, Катерина, – сказала Ольга. – Мне так интересно было послушать о тебе. А ты ведь еще не рассказала мне про улицу Ирини. Посиди еще немножко, пожалуйста.

На какое-то время Ольга почувствовала, что ожила, словно кто-то раздул огонь в тлеющих угольях. Мир за окном был пугающим, при мысли о том, чтобы выйти туда, ее почти парализовало, и все же ей ужасно хотелось влиться в обычную повседневную жизнь, текущую на улицах, в кафе, на фабриках и в мастерских. Муж не пробуждал в ней таких чувств, не пробуждали и те люди, которых он приглашал в дом, – их церемонная вежливость только усиливала ощущение одиночества и затворничества.

С приходом Катерины комната стала другой. Если бы кто-нибудь вытащил из вазы чопорные букеты роз и хризантем и поставил вместо них охапку только что срезанных полевых цветов, над которыми еще жужжали бы пчелы, это было бы почти такое же преображение.

Димитрий прошел через всю комнату и сел рядом с Ольгой. Мать с сыном снова зачарованно слушали рассказы и шутки девушки и наслаждались мягким юмором, с которым она описывала жизнь и людей.

Когда Константинос Комнинос пришел домой, его встретил непривычный для этого дома звук: взрывы смеха со второго этажа. Его покашливание и приближающиеся шаги заставили всех умолкнуть, и, когда он вошел в гостиную, Катерина уже поднялась, готовясь уходить.

– Это Катерина, из «Морено и сыновья», – поспешно сказал Димитрий, словно извиняясь за ее присутствие. – Она принесла заказ.

– Я знаю, кто она, – грубо сказал Константинос. – И где же заказ? Где платье?

Он увидел коробку, все еще лежавшую на кресле. Павлина не пришла, чтобы повесить платье в шкаф, и, когда Комнинос сам достал его и развернул, все увидели складку на подоле.

– Ты же должна была надеть его сегодня! – воскликнул делец, не пытаясь скрыть раздражение.

Держа платье в руке, он подошел к столику рядом с Ольгиным креслом, взял звонок и сердито затряс им. Через несколько секунд Павлина была уже в комнате.

Ей не пришлось ничего объяснять – служанка взяла платье из рук Комниноса и весело сказала:

– К вечеру все будет в лучшем виде. Отпарить только надо.

Катерина вся сжалась от стыда. Она должна была позаботиться о том, чтобы платье вынули из коробки сразу же. Таковы были точные указания кириоса Морено, и теперь он узнает, что она их не выполнила.

Атмосфера в комнате резко изменилась. Катерина выглянула в большое французское окно и увидела, что и море, и небо все еще грозно-серые. Но даже эта атмосфера сейчас казалась приятнее той, что воцарилась в комнате.

– Димитрий, – с деланой веселостью проговорила Ольга, – проводи Катерину, хорошо?

– Конечно, – отозвался сын.

– И большое тебе спасибо, Катерина, за то, что принесла платье. Очень мило с твоей стороны, что ты его дошила как раз вовремя.

– До свидания, кирия Комнинос.

Катерина пошла за Димитрием вниз. Юноше было стыдно за то, что отец дал волю своему раздражению перед девушкой. Они с матерью очень рады были ее повидать, сказал он, и надеются, что она еще зайдет. Катерина улыбнулась и ответила, что тоже очень на это надеется. Димитрий открыл Катерине дверь, а затем сразу же ушел в свою комнату на третьем этаже.

Через несколько часов он услышал, что начинают сходиться гости отца. Он представил себе мать: бледное лицо искусно оживлено румянами, темные волосы уложены в элегантную высокую прическу, открывающую длинную тонкую шею, светло-желтый шелковый креп платья спадает волнами и красиво развевается на ходу. Она затмит всех прочих жен, и вскоре многочисленные гости, приехавшие для такого случая из Афин, решат, что отныне будут покупать ткани только у Комниноса. Их особенно впечатлит Ольгин наряд. Пять лет назад Комнинос купил двадцать тысяч акров земли на севере, в земледельческой местности, и засадил ее шелковицей. Шелкопряды делали свое дело, и теперь у торговца тканями был шелк собственного производства. Его качество должно было вывести бизнес на новый уровень.