Нищий, вор - [18]

— Слава богу, вы здесь, — сказал Дуайер. — Ну и ночка, черт бы ее побрал!

— Где он? — сдержанно спросил Рудольф, стараясь успокоить Дуайера, который, судя по его лицу и по тому, как он тер костяшки пальцев одной руки о ладонь другой, мог в любой момент впасть в истерику.

— Там у них. В камере, наверное. Они не дали мне с ним повидаться. Я туда войти не могу. Они предупредили, что, если я еще раз туда сунусь, меня тоже посадят. Говорить с французской полицией — все равно что с Гитлером, — горько заключил Дуайер.

— Как он? — спросил Рудольф. Глядя на съежившегося от холода Дуайера, он тоже почувствовал озноб. Он был в том же костюме, что и днем, и, уходя из отеля, позабыл захватить с собой пальто.

— Как сейчас — не знаю, — ответил Дуайер. — Когда его притащили, он был почти в порядке, но ведь он ударил полицейского, и, что они потом с ним сделали, одному богу известно.

Нет ли тут поблизости кафе, подумал Рудольф. Просто чтоб было светло и можно было погреться. Но на узкой улице он увидел только неяркие пятна фонарей.

— Не беспокойтесь. Кролик, — мягко сказал он. — Я сейчас попробую все уладить. Но сперва расскажите мне, что произошло.

— Мы решили поужинать в городе, — начал Дуайер таким тоном, словно Рудольф его обвинял и требовал доказательств его невиновности. — Разве можно было в такой вечер оставить парня одного, как по-вашему?

— Конечно, нет.

— Мы выпили. Уэсли обычно пил вино с нами, с отцом и со мной. Отец наливал ему как взрослому, мы забывали, что он еще мальчишка… Вы ведь знаете, во Франции… — Он замолк, словно из-за этой бутылки вина, выпитой вместе с Уэсли в антибском ресторане, его опять принялись обвинять во всех смертных грехах.

— Знаю, — сказал Рудольф, стараясь не выказывать раздражения. — И что потом?

— Потом парень попросил коньяку. Двойную порцию. А почему бы и нет, решил я. В день похорон отца… Даже если он напьется, мы рядом с портом, дотащить его до яхты труда не составит. Только он не захотел возвращаться. Он вдруг встал из-за стола и говорит: «Я еду в Канн». Я его спрашиваю: «Зачем, черт побери, тебе в Канн в такую поздноту?» Он говорит: «Хочу побывать в ночном баре». Точные его слова. Побывать. Я хочу побывать в «Розовой двери». Одному богу известно, что у него с головой сделалось от коньяка и от всего вместе. Я уж его и так и эдак упрашивал. Чего только не говорил. А он меня послал подальше. Первый раз в жизни. Тут я понял: его и бульдозером с места не сдвинешь. Он говорит: «Я тебя не прошу ехать со мной. Иди спи и набирайся сил». Я догнал его уже на улице, схватил за руку. Не мог же я отпустить его одного в этот проклятый бар. Верно?

— Конечно, — устало отозвался Рудольф. — Вы поступили совершенно правильно. — Интересно, а что он сам сделал бы на месте Дуайера? Наверное, отпустил бы.

— Мы взяли такси и поехали в «Розовую дверь». — То ли от горя, то ли от страха, то ли от бессилия Дуайер разговорился и остановиться уже не мог. — Уэсли молчал всю дорогу. Ни одного слова не проронил. Сидел и смотрел в окно, как турист. Поди догадайся, что он задумал. Я не психолог, детей у меня никогда не было, да и вообще в чужую душу не влезешь. — Он снова начал оправдываться, словно кто-то сомневался в его искренности. — Я решил, что он просто распсиховался. А кто бы на его месте не распсиховался в такой день? Наверное, вбил себе в голову, что его долг перед отцом поехать и посмотреть, где все это началось. Он видел конец, сам высыпал прах в море, должен же он увидеть и начало тоже.

Начало, думал Рудольф, вспоминая необузданный нрав брата. Начало было не в ночном баре в Канне. Для этого нужно вернуться назад. На много лет назад.

— А что, думаю, может, это и не такая уж плохая мысль, — продолжал Дуайер. — Во всяком случае, одно ясно: югослава, с которым Том подрался, там не будет. Его ищет полиция, он исчез бесследно на второй день после убийства, едва его допросили. Кроме того, мы с Уэсли его ни разу не видели и не узнаем, даже если он окажется рядом с нами прямо под лампой. Радости, конечно, мало, но и вреда тоже не будет — выпьем по рюмке-другой и поедем спать, разве только голова завтра поболит малость.

— Все понятно. Кролик, — дрожа от холода, согласился Рудольф. — В данных обстоятельствах вы не могли поступить иначе.

Дуайер энергично закивал.

— А из-за чего началась драка? — спросил Рудольф. Дуайеровские оправдания можно отложить до другого раза. Пятый час утра, холодно. Уэсли в участке, и вполне возможно, что как раз в данную минуту над ним трудятся полицейские. — Кто виноват? Уэсли?

— Виноват? Разве в драке определишь, кто виноват? — У Дуайера дрожали губы. — Мы постояли в баре, помолчали, выпили две, а может, три порции виски, а рядом с нами стоял здоровый англичанин, с какого-то судна в порту, сразу видно — моряк. Он пил пиво и громко рассказывал своей девице про американцев. Наверное, что-то не очень приятное, потому что Уэсли вдруг повернулся к нему и тихо сказал: «А ну, паразит, заткни пасть и кончай тявкать про американцев!»

О господи, подумал Рудольф, нашел время и место для проявления патриотизма.

— Англичанин распространялся насчет того, что им, англичанам, пришлось-де воевать не только за себя, но и за американцев. Уэсли тогда еще и на свете-то не было, что ему за дело до этого, черт побери? Господи, да начни хоть десять англичан кричать, что все американцы трусы, сутенеры и развратники, его собственный отец ни за что не полез бы в драку. А Уэсли полез. Я ни разу не видел его в деле, но Том мне рассказывал про него: я понял, что будет, схватил его за руку и говорю: «Пошли, парень. Нам пора». Но тут этот англичанин — лет тридцати, а весу в нем, наверное, фунтов двести, да и пива он налакался порядком — повернулся к нему и говорит: «А ну-ка, сынок, повтори, что ты сказал». И Уэсли все так же тихо и вежливо повторил: «Заткни пасть, паразит, и кончай тявкать про американцев!» И даже тогда все могло кончиться тихо и мирно, потому что девица схватила англичанина за рукав и стала уговаривать: «Пойдем домой, Арнольд». Но он вырвался и спрашивает: «Ты с какого судна, приятель?» И потихоньку тянется за пивной бутылкой на стойке. «С „Клотильды“, — отвечает Уэсли, а я чувствую: он весь напрягся. „Поищи себе место на другом судне, сынок, — засмеялся англичанин. — Не думаю, что на „Клотильду“ теперь будет спрос“. По-моему, этот смех Уэсли и доконал. Он вдруг рванулся, первым схватил бутылку и как шарахнет англичанина по башке. Англичанин упал, весь в крови, вокруг поднялся крик, а Уэсли — видели бы вы тогда его физиономию — принялся бить англичанина ногами. И где он научился так драться! Лупит ногами, подумать только! И хохочет как чокнутый. Я повис на нем, стал его оттаскивать, а он-то, наверное, даже не заметил. Рядом со столиком сидели двое полицейских в штатском, они его и схватили, но он одному двинул — тот с копыт. Тогда второй полицейский вытащил дубинку, саданул Уэсли по затылку, и на этом драка закончилась. Они выволокли Уэсли из бара и посадили в полицейскую машину; меня в машину не пустили, поэтому я со всех ног побежал в участок, а навстречу мне на полной скорости, с включенной сиреной и мигалкой промчалась „скорая помощь“. В каком там виде сейчас этот англичанин? — вздохнул Дуайер. — Вот и все, — устало заключил он. — Пожалуй, все. Теперь вы понимаете, почему я позвонил вам в отель?