Нищета. Часть 1 - [9]

Комната, где все они находились, была просторна, светла и очень пышно обставлена. Несколько картин известных мастеров в золоченых рамах украшали стены, обтянутые красным бархатом. С потолка, расписанного Стефаном Бароном[7], свешивалась позолоченная бронзовая люстра с газовыми рожками. Пол устилали пушистые ковры, рисунок которых гармонировал с росписью на потолке. Драпировки на окнах были сделаны из индийского Кашмира; фортепьяно, мебель, консоли из редких пород дерева были инкрустированы золотыми арабесками… Словом, роскошь сочеталась здесь со всеми благами комфорта, со всеми ухищрениями искусства и ремесла. Большие букеты живых цветов в севрских вазах, стоявших на жардиньерках из позолоченной бронзы, распространяли в теплом воздухе гостиной нежное благоухание. В венецианских зеркалах многократно отражалось богатое убранство этого райского уголка. Безусловно, кто-то помог Руссеранам обставить свои апартаменты с таким вкусом.

Вдруг Валери перестала ворошить уголья и воскликнула, обращаясь к отцу:

— Какой ты милый, папочка! Значит, у нас будет собственный выезд?

— У вас троих, разумеется… — ответил Руссеран, глядя на гувернантку, которая опустила глаза.

— Право, ты очень добр! Экипаж с толстым кучером в галунах?

— Ну да.

— И запряженный парой черных лошадей?

— Черных или серых, как пожелаете.

— Открытый?

— Открытый или закрытый, в зависимости от погоды.

— И я, когда захочу, смогу ездить с мамой и мадемуазель де Мериа в Булонский лес, и в Венсен, и в Кламар — куда угодно?

— Повсюду.

— Дай я тебя обниму!

Девочка бросилась на шею отцу, и тот нежно поцеловал ее в лоб.

Госпожа Руссеран не шевельнулась, не промолвила ни слова.

— Каких бы ты хотела лошадей, мамочка? — спросила дочь.

— Каких? — переспросила жена заводчика, словно пробудившись от сна.

— Ну да, — продолжала Валери, — ведь папа собирается купить лошадей для меня, для тебя и для мадемуазель Бланш.

Госпожа Руссеран горько усмехнулась.

— Для меня? Я в них не нуждаюсь. Но, возможно, они нужны мадемуазель де Мериа, ведь она привыкла к роскоши…

— Вы шутите, не правда ли, сударыня? — вкрадчиво спросила гувернантка. — Или, быть может, это ирония?..

— Ах боже мой, как это неприятно! — прервала девочка. — Вы вечно спорите, мадемуазель и ты! Ну, скажи мне, мамочка, лошадей какой масти ты предпочитаешь?

— Лошадей?!

Госпожа Руссеран поднялась и объявила решительным тоном, что в Париже для нее хватит и омнибусов. Она — из народа, гордится этим, и экипаж ей нужен не больше, чем ее мужу — шпага на боку.

Господин Руссеран пожал плечами и переглянулся с гувернанткой. Жена перехватила их взгляды. Ее глаза расширились, губы полураскрылись, но только на один миг. Лицо ее тотчас же приняло обычное выражение, она даже улыбнулась. Впрочем, это была улыбка человека, убедившегося в печальной истине.

Госпожа Руссеран, урожденная Агата Монье, была дочерью прежнего владельца того самого кожевенного завода, который ныне принадлежал ее мужу. Монье, хозяин доброго старого времени — или, вернее, будущего, если только в будущем один человек сможет владеть целым заводом, — Монье, честный человек в полном смысле этого слова, никогда не стремился к чрезмерным барышам и довольствовался умеренной прибылью, считая, что остальное надо по справедливости делить с теми, кто на него работает. Дочери он дал хорошее образование, ибо рассчитывал сделать ее своею помощницей и не хотел, чтобы она была таким же неучем, каким сам он оставался всю жизнь, очень от этого страдая. Выдав дочь за самого умного, самого образованного и самого передового из своих рабочих, Монье следовал велениям своей совести. Этьен Руссеран, красивый, крепкий молодой человек, олицетворявший и физическую, и духовную мощь, понравился Агате Монье, девушке с робким и мягким характером. Казалось, она всегда будет нуждаться в чьей-либо поддержке и привязанности. Но замужество ее переродило.

Подобно отцу, Агата была очень добра. Ее ум, подготовленный к восприятию благородных идей, быстро увлекся теориями, о которых с таким жаром распространялся Этьен. Она думала, что выходит замуж за реформатора, но очень скоро убедилась, что муж ее — честолюбивый лицемер.

И между супругами, презиравшими один другого, возникла глухая, упорная борьба, которая превратила их семейную жизнь в сущий ад. Муж и жена, духовно чуждые друг другу, шли каждый своим путем. Руссеран только и думал о том, как бы умножить свое и без того огромное состояние, а Агату эта растущая гора богатств все больше и больше отдаляла от человека, который должен был вести ее по стезе добра и помогать ей творить благие дела.

Руссеран, прекрасно чувствуя, что между ним и женой встала стена холода и презрения, негодовал на Агату за то, что она сохранила верность принципам, с помощью которых он, вкравшись в ее доверие, вызвал когда-то ее любовь. Склонный, подобно многим из нас, мерить всех на свой аршин, Руссеран думал, что бескорыстие жены, ее стремление к простому образу жизни — не более чем притворство, в котором он не усматривал ровно никакого смысла. Между тем Агата, вопреки желанию мужа, продолжала тщательно проверять всю отчетность; она все видела, все знала. Ему приходилось считаться с этим, ибо их брачный контракт предусматривал общее владение лишь совместно нажитым имуществом, так что значительная часть состояния принадлежала Агате. Стоимость участков, приобретенных когда-то ее отцом, возросла теперь в сто двадцать пять раз. Да, было на что построить целый городок на берегах Бьевры!