Никто - [8]

Он не помнил ни одного имени, даже своего собственного. И как, спрашивается, рыть носом землю, будто ищейка, если ничего не помнишь о своей жизни?

Крайер вернулся к главному входу, прошёл по подъездной аллее, вышел на тротуар, повернул налево ‒ и решил заглянуть в гости к бывшему соседу.

14

Забор возле соседского дома был сделан под натуральное дерево, но на самом деле был из какого-то прочного пластика, который не нуждается в ремонте. На заднем дворе тоже стоял батут. Дети прыгали вокруг как сумасшедшие. Шустрые, как чертята. Он подумал, что дочь наверняка испытывала к нему отвращение из-за его живота. Он был слабым, невзрачным, полным пороков.

Крайер позвонил в дверь, а затем коротко постучал, причём рука будто действовала независимо от него. Ещё один жест из прошлой жизни.

Минуту спустя дверь приоткрылась и перед ним предстала женщина примерно его возраста, чуть за тридцать, очень симпатичная, с длинными светлыми волосами. У него на языке вертелось имя. Он пошевелил губами и почувствовал его: Энни. Энни Костлер.

На её лице появилась широкая натянутая улыбка. Она сказала: «Да?» ‒ таким тоном, будто он пришёл к ней чтобы впарить что-то и теперь стоит перед ней, держа в руках какую-то ненужную дрянь, которую она не собирается покупать.

‒ Да?

Он замешкался. Он не мог просто так взять и сказать, привет, я Эйб Фишбаум. Я Чак Смит, Джо Эванс. Это же я, Энни, твой старый друг Джонни-гитара. Ник Стил к вашим услугам. Он не мог сказать ничего.

Крайер просто смотрел на неё, и через какое-то время решил попробовать ещё раз:

‒ Энни?

Она изменилась в лице и попятилась назад. Никто не хочет попасть в неприятности у себя в прихожей: придёт вот так какой-нибудь парень и начнёт проповедовать свою религию, продавать журналы или предложит почистить ваш водосток.

Но дверь снова открылась, на этот раз шире. Энни Костлер подошла к нему, сделав руками жест, будто хочет прикоснуться к его лицу, и сказала:

‒ О боже. О господи. Ты вернулся, ‒ и произнесла имя, которое он не мог расслышать, не мог удержать в памяти.

Она бросилась к нему и обняла его. Это казалось довольно естественным, и он попытался вспомнить, были они любовниками или же просто настолько близкими друзьями, что часто обнимались так на вечеринках, праздниках или в сложные периоды жизни.

Или же правда в том, что даже сейчас, будучи Крайером, он настолько одинок и нуждается в человеческом общении, что готов сблизиться с другим человеком?

Это было не так. Его руки безвольно висели вдоль тела, он сжимал и разжимал кулаки, пока Энни Костлер похлопывала его по спине, прижималась лицом к его шее, пока она, наконец, не отошла назад. Однако она всё ещё держала руки на его плечах, вглядываясь в его лицо и видя, как он изменился.

По её щекам стекали слёзы, оставляя неровные блестящие дорожки.

‒ Чёрт, да что они с тобой сделали? ‒ спросила она.

Кого она имеет в виду: убийцу, хирургов, психиатров, охранников больницы, или всех их вместе взятых?

Она повторила его имя ‒ имя, которое больше ему не принадлежало и никогда не станет ему принадлежать, ‒ но Крайер кивнул, будто это было его имя, и она впустила его в дом.

15

Его появление ошеломило её. За последующие десять минут Энни разрыдалась дважды, и только после этого они смогли поговорить. Она сидела на диване, а он на стуле напротив неё, так близко, что Энни смогла протянуть руку и потрогать его след от удара ножом, а затем провести пальцем по белому шраму. Ей явно было приятно прикасаться к нему.

Она немного дрожала, а когда пришла в себя, принесла печенье, кофе и бутылку виски. Она протянула ему кофе, а запечатанную бутылку поставила рядом с собой. Это определённо что-то значило.

‒ Мы навещали тебя в больнице, ‒ сказала она. ‒ Мы с Филом. Помнишь?

‒ Нет.

‒ Я так и думала. Ты посмотрел на нас, но не узнал, или узнал, но не подал виду. Врачи сказали, что возможно, память никогда не вернётся.

‒ Да.

‒ Мы и в частную клинику к тебе ходили. Ты был… будто бы в ступоре. Вроде бы это называется «кататонический синдром». На тебя было страшно смотреть. И поэтому мы перестали приходить. То есть… прости.

‒ Ничего страшного, всё в порядке.

В её глазах читалась неподдельная печаль. Она смотрела на него, будто боясь узнать, насколько сильно изменился тот человек, которого она когда-то знала.

‒ Теперь ты меня узнаёшь?

‒ Моё тело узнаёт, ‒ ответил он. ‒ А губы подсказали твоё имя.

‒ Губы?

‒ Да, но на самом деле я не помню.

Казалось, эта новость одновременно испугала её и успокоила. Возможно, она боялась, что он захочет обсудить их отношения, если таковые были, или решит остаться с ней каким-либо образом ‒ ведь у него больше нет семьи. Попросит остаться пожить у неё в комнате для гостей и захочет, чтобы она бросила Фила. Уведёт её к себе в дурдом, и они будет жить там и питаться сухим молоком.

‒ А ты теперь хорошо выглядишь, ‒ сказала она. ‒ Выглядишь здоровым. Привёл себя в форму.

‒ Спасибо.

‒ Но ты изменился.

‒ Да.

‒ Ты уже не тот, кого я знала раньше.

‒ Да.

‒ Я хочу помочь тебе, ‒ сказала она. ‒ Что я могу сделать?

С чего бы начать? Откуда начинать рыть землю носом, будто ищейка? Если плакать, то во имя мести. Истекать кровью во имя мести. Это твоя миссия.