Никто не умрет - [30]

Но был, был какой-то прошлый раз, когда я так зашел — а меня ждет моя вещь. Я потер лоб и нос, отгоняя неожиданный запах сена и чего-то едко-гадкого до слез, и огляделся, чтобы понять, откуда так прет. Запах ушел. Послушный какой. Надо взять на вооружение это потирание носа. И одежду тоже взять надо. Мало ли.

Я взял одежду и побрел в палату, все еще пытаясь вспомнить что-то — что-то дико важное. Народ то ли засел завтракать прямо в раздатке, то ли разбежался по палатам с удивительной скоростью. Коридор был пуст, одна тетя Таня стояла, грозная такая. Вывернулась из холла со столом и смотрела на меня сурово. Чего ей надо-то опять.

— Измайлов, — сказала она. — Подойди-ка сюда.

А сама развернулась, ушла к столу и воссела там, типа директор. Штатив для капельницы торчал рядом с ней, как знамя трансформеров.

Я остановился и посмотрел на нее.

— Чего встал, подойди-подойди.

— Так я подошел, вы здесь стояли, когда звали, — сказал я, начиная закипать.

Что она себе думает, промывательниц начальник? Напугать хочет? Тогда пусть нормально пугает, а то я подготовиться не успеваю.

— Измайлов, подойди, — сказала тетя Таня гораздо громче и стукнула по столу карандашом, который взяла зачем-то.

Я подошел, но не потому, что испугался.

— Ты, Измайлов, окончательно страх потерял, что ли?

Тут мне смешно стало. Смешно, и все. Как я мог потерять страх, если я его нашел по-настоящему сравнительно недавно и был этому совершенно не рад. И тут здрасьте, такие наезды.

— Ты чего заулыбался? — ласково спросила тетя Таня. — Тебе неприятности нужны, настоящие?

Я перестал улыбаться, подумал и спросил:

— Тетя Таня, вы меня сейчас о каких-то опасностях предупредить хотите или просто пугаете?

Она откинулась на спинку стула и воскликнула:

— На него посмотрите, а?

Я огляделся, заподозрив, что вокруг незаметно собралась толпа зрителей, которая почему-то смотрит мимо меня. Не было никого. А тетя Таня продолжала:

— Мало того что нарушает все подряд, герой, понимаешь, так еще и дурачком прикидывается!

Я чего-то растерялся и разозлился, а поэтому заговорил сквозь зубы, чтобы слова прошли сквозь распирающую щеки ненависть и глупые встречные слова:

— Слушайте, когда я дурачком прикидывался? Чего вы наезжаете-то? Вы же лечить должны, а не обзываться и не пугать.

— Должны мы ему! Это ты нам должен, миленький мой.

— Да? — удивился я.

— Да! Должен как раз лечиться, слушаться, вести себя нормально. А ты что делаешь?

— А что я делаю?

— Слушай, Измайлов, не нарывайся. Ты зачем одежду взял?

— Так моя же одежда.

— Мало ли что твоя. Ты в больнице лежишь, изволь болеть. Я больше за тобой по всей территории бегать не буду. Чего киваешь?

— Не бегайте.

— Измайлов. Измайлов. Не нарывайся.

— Да чего «не нарывайся», где я нарываюсь-то? — заорал я и орал что-то еще, уже почти не соображая и не сдерживаясь.

Пацана нашла, тоже мне. Я себе и другим пацанам пацан, а ей я человек, мужчина, и на меня наскакивать не надо, отскакивать придется, и, может, на копчик и с хрустом.

Я перевел дыхание и обнаружил, что тетя Таня встает с торжествующей улыбкой — такой, будто я подбородок открыл, а у нее как раз рука в замахе.

— Ты не взрослый и не здоровый, мальчик мой, — пропела она. — Ты больной, психически. Орешь тут, буянишь. Сейчас тебя феназепамом обколют, в психиатрическое переведут — и там вот права качать будешь.

— Не переведут, — сказал я, отступая. В психиатрическое мне было никак нельзя. Мама с папой расстроятся, да и вообще. — Сама в дурку ложись, не докажешь ничего.

— Я-то? — Она искренне рассмеялась. — Я-то докажу. Да и чего доказывать — вон камера все снимает, там весь твой диагноз пишется.

В углу под потолком и впрямь висела камера, чуть побольше вебки. Я перевел взгляд на тетю Таню. Она торжествующе улыбалась. Как победивший враг. А я успокоился. Нет, не так. Не успокоился, а точно в холодную ванну резко сел — она холодная, а кожа и кровь закипела, и мир стал шире и четче.

Я бросил одежду на пол и шагнул к столу. Тетя Таня отшатнулась. Я, не обратив на нее внимания, подхватил штатив капельницы, в два шага унес его в угол, прислонил к стене, сделал еще два шага — уже по штативу, не знал, что так умею, дотянулся до камеры, сдернул ее одним движением, провода только щелкнули, съехал на пол, едва не выворачиваясь из тапок, но ступая в свои следы — их не было, но я-то помнил, как шел, — вернул штатив на место и сказал тете Тане, которая все еще смотрела в угол, поднеся зачем-то руки ко рту:

— Больше не пишется.

Поднял одежду, сунул добычу в карман и пошел в палату. Надо было переодеться и уйти, пока и впрямь санитары с уколами не набежали.

Часть третья Не скучай

1

След я заметил не сразу. Сразу я собрался домой.

То есть сперва я хотел забежать к родителям: предупредить, чтобы не волновались, рассказать, что случилось, — ну и просто увидеть. Они же мама мои с папой. Но не стоило светиться после показательного выступления, которое я тете Тане устроил, дурак. Ну, не дурак, допустим. Сколько терпеть-то можно. Мальчика нашла, пугать она меня будет и орать. Не будет теперь.

Ага. Орать не будет, в дуротделение свистнет, тихо и без затей. И побегут санитары со шприцами и, как их, смирительными рубашками, искать беглого психа Измайлова. А где искать? У родителей. Айдате туда, ребя, ура.