Никто, кроме президента - [11]

– Спасибо, мне хватит, – покачал я головой и, не удержавшись, спросил эдак небрежно: – А пиво сегодня какое?

– «Хайникен»… Баночное, – ответил Новиков, вложив во второе слово чуть заметную долю злорадства.

На душе у меня потеплело – не из-за марки пива или наличия банки. «Хайникен» мне нравился не более и не менее «Трех толстяков». Радовался я иному: скрытому от тюремщиков напоминанию, что в жизнь претворяется мой план. Мой, а не их. Его формула, подсказанная мне обрывком газеты, была сложна и потому могла рассыпаться на любом этапе. Однако начальный мы уже, по счастью, проехали.

Случилось это в тот день, когда меня без объяснений переместили с югов обратно в Москву – сперва везли на яхте, затем на гидросамолете, а финальную часть пути я проделал в автомобиле, упрятанном внутрь рычащей кавалькады. Судя по звуку, Собаковод организовал не менее четырех машин сопровождения. Ленинградский проспект мы проскочили со скоростью тайфуна «Бетти», с ревом мотобанды байкеров и с грозной помпой президентского кортежа. Такой выезд никто не рискнул бы притормозить. Никакому бы гаишнику даже в голову не ударило, что эти свист шин, рык моторов и сиянье проблесковых маячков прикрывают тюрьму на колесах. Впрочем, я и не рассчитывал, что моим спасителем может стать спятивший сотрудник ГАИ, вооруженный радаром. Уповать приходилось только на себя. До самого дня Икс.

Еще на борту яхты мне дали ноутбук с записью новостного телесюжета: взрыв у Митинского базара. Жертв нет, воронка пять на пять. «Ты, Паша, думаешь, я с тобою в игры играю? – спросил тогда Собаковод. – Ты, Паша, наверное, забыл, какими мы бываем плохими? За твою дурацкую бутылку с письмом ребята в Митино лишь слегка размялись. Не начинай снова. Не заставляй их опять сработать в полную силу». Я убитым голосом прошептал: «Нет, нет, не надо!» – при этом даже особо не притворяясь. Сила была на их стороне; на мою долю оставались ум и терпение.

После нашего разговора мы с Собаководом оба расстались удовлетворенные. Он – тем, что пресек на корню попытку мятежа. Я – тем, что в дебютной части партии обошлось без жертв. Мне по горло хватит и тех, кто невольно поплатился за мои прежние бунты против ублюдков. Отныне никаких истерик, все строго по плану. Конечно же, я не собирался по-настоящему доверять свое спасение пивной бутылке – ни первый, ни второй раз. Потерпевшим кораблекрушение можно полагаться на авось, пленники этого права лишены. У меня хватило зоркости, чтобы в окно разглядеть на дальней кромке залива фигуру рыбака и узнать в нем подручного Собаковода. Они были обязаны найти мое послание. И поверить, что именно море обострило мою тягу к свободе. Хотя как раз там, на море, шанса не было вовсе. Теперь же он у меня возник – спасибо глупенькому сканворду…

– Приятного аппетита, Павел Петрович, – сказал Новиков, составляя грязную посуду на сервировочный столик. – Минут через двадцать я принесу диетколу и орешки.

– Спасибо, – сказал я. – Можно не спешить, я все равно сейчас пойду к своим снарядам.

Поев, человек хочет полежать или поспать. Однако я, лени вопреки, заставил себя переодеться в спортивный костюм и заняться ежедневным ритуалом разминки. Не сразу и не просто, но я выбил себе право на велотренажер, баскетбольный мяч с сеткой, штангу, канат и боксерскую грушу. «Или спортивные снаряды, – сказал я Собаководу, – или принесите мне телевизор и дайте газеты. Должен я хоть чем-то себя отвлечь».

Двое суток они пытались сломить мою волю, насильно пичкая бабскими детективами в ярких обложках; но когда я отказался сперва от завтрака, потом от обеда, Фокин пошел на попятную, и спорт был дозволен в соседнем помещении. Конечно, под присмотром таких же, как у меня, камер слежения. Но мне к телеглазам не привыкать с молодости. Все плюсы электронных соглядатаев знакомы. Во-первых, даже две камеры, повешенные в двух противоположных углах комнаты, все равно допускают сегмент, где изображение теряет четкость. Вроде картинка видна, но важные мелочи ускользают. Во-вторых, я и не собирался в спортивной комнате заниматься чем-то секретным. Все открыто. Вот я, смотрите, бросаю мяч в сетку. А вот я накручиваю педали, сжигая калории. Наблюдайте, не жалко! А теперь я из лежачего положения жму 120 кэгэ. Ну и под занавес: сорок ударов по груше левой, сорок – правой. И еще преодоление двух метров вертикального каната. Один раз при помощи ног, другой – без.

Наверное, они все же допускают, что хорошая форма нужна мне для побега. Так и надо. Пусть видят, как я трепетно люблю грушу и канат. Пусть воображают, что в моих тайных замыслах нокаутировать разом всю ночную смену охранников – пятерых качков и двух рослых псин, – а затем по канату вылезти в окно. Там, правда, решетка, но я уже нанес ей пару показательных царапин самым тупым из обеденных ножиков. Моя игра в Робинзона их рассердила, а игра в Рэмбо, если и будет замечена, только их потешит. У каждого охранника вместо пистолета – инъектор. Любая попытка устроить с ними бокс закончится для меня ударной дозой собачьей дури кетамина, который даже боксера Тайсона сделает послушным и беспамятным. На начальном этапе они вкололи в меня той дряни немерено. До сих пор представить боюсь,