Никто и звать никак - [19]

— Только не надо никого убивать!

— Конечно. Когда убиваешь другого, то понемножку убиваешь и себя. А полицейских и не за что убивать. Они же не плохого хотят. Им хочется улучшить статистику раскрываемости преступлений, а что при этом невинные в тюрьме сидеть будут, они просто не думают. Ещё им денег хочется; в этом ведь тоже нет ничего плохого. Денег хочется всем. Я суну взятку полицейскому начальству, и к вечеру папы будут дома.

— Боже мой, Сонечка, — откуда у тебя такие слова? Мы тебя им не учили. И откуда у тебя деньги на эту… взятку?

— А ты знаешь, сколько денег перечислил покупатель бандитам за то, что они меня украли? И сколько всякой грязи вывалил он на меня из своей вонючей памяти?.. Это счастье, что меня нет, иначе я давно бы умерла. Я была бы счастлива не знать и не уметь всего этого, но теперь уже ничего не переделаешь.

— Ты убила этого человека?

— Нет. Я сделала с ним хуже.

Они долго молчали – спящая мама и бессонная Сонечка.

— Мама, ты теперь будешь меня бояться?

— Я люблю тебя больше всего на свете и буду любить всегда.

— И немножко бояться.

— Ну, разве что, совсем немножко.

— Знаешь, мама, мне, наверное, лучше жить отдельно. У меня есть своя комната, всё будет очень просто устроить.

— Ты с ума сошла! Ты же ещё совсем ребёнок.

— Ещё добавь, что такие, как я в школу ходят. А я не хожу. Я – никто, значит, возраста у меня тоже нет. Если я останусь, ты будешь вскакивать по ночам от мысли, что чудовище подбирается к твоему спящему сыну. А каково будет Витькале? Он храбрый мальчик, но он видел, как я давила тёток и выхаркивала то, что осталось от них. Ты не беспокойся, я буду приходить часто. А звонить так и вовсе каждый день. Я завтра же пойду и куплю всем телефоны. А хочешь другую квартиру, в пять раз больше этой? Думаю, денег хватит.

— Нет-нет! Что ты… У нас очень хорошая уютная квартира. Надо же такое придумать – квартира в пять раз больше нашей… Хотя, это всего лишь сон, а во сне бывает всё, что угодно.

— Но утром сон начнёт сбываться, и ты поймёшь, что это к лучшему.

— Как может быть к лучшему, если ты уйдёшь?

— Ну, куда я денусь? Ведь кроме вас у меня никого нет. И попробуй только не позвать меня, когда на ужин будут блинчики с патокой!

— Сонюшка, ты прелесть!

— И ты, мама, прелесть. Я тебя очень люблю.

— Почему ты говоришь так, будто я одна? Ведь меня две…

— Потому что мы спим. Ты – давно, а теперь и я уснула. Во сне нет Юляшки и Юленьки, есть только моя мама. И я тоже, пусть самую капельку, но есть.

* * *

Все знают, если ребёнка украли, его больше никто не увидит. Увидеть можно тело, но в нём будет совершенно другой ребёнок, богатый и благополучный, которому нечего делать в тех местах, откуда была похищена его обновка. Украденные дети никогда не возвращаются.

Сонечка шла по дортуарам Семейного, и десятки взглядов провожали её. Все знали, что её похитили, все видели, что она вернулась. Спросить напрямую никто не решился, лишь пара самых отчаянных выкрикнули, будто ничего не случилось:

— Сонечка, привет!

И Сонечка отвечала, как привыкла за последние годы:

— ЗдорОво!

Кто и зачем обучил малышку фамильярному приветствию, не скажут и старожилы Семейного, но зато все могли убедиться, что перед ними действительно Сонечка; подмены нет.

Дурачок Сашка, косолапо ступая, подбежал к Сонечке. Сашкиному телу было лет пятьдесят, и это было тело абсолютного идиота. Короткие кривые ручки и ножки, свисающее пузико, лицо, состоящее, кажется, из одних надбровных дуг. Даже для рассадника бомжей Сашка был явлением уникальным. В него сбрасывалось всё отжившее и издыхающее, и никто не знал, сколько человеческих ошмётков дотлевает в мозгу, не способном вместить даже одну полноценную личность. Но в Сашкину убогую память намертво врезалось воспоминание: когда-то пятилетняя Сонечка сыграла с ним в ладушки. Такое забыть невозможно.

— Севодня ты со мной сыглаешь?

Обычно Сонечка отвечала: «В следующий раз», — и шла по своим делам. Но сейчас она остановилась, присела на корточки, и Сашка, просияв, присел напротив.

Ладушки-ладушки,

Где были – у бабушки.

Что ели – кашку,

Что пили – бражку,

Нюхали табачок,

Повалились на бочок!

Счастливый Сашка повалился на бочок, а Сонечка помахала ему рукой и пошла дальше.

Почти у самой бабы-Лериной каморки её окликнули ещё раз.

— Куда спешишь? Сядь, покури.

— Я не курю, — ответила Сонечка.

— Тогда, так посиди.

Говорившего звали дед Савва. Сколько ему лет, точно не знал никто, но меньше ста не давали. В отличие от большинства обитателей Семейного дома, дед Савва непрерывно что-то делал, мастерил и при этом неразборчиво бормотал под нос. Возможно, просто разговаривал с сотельником, хотя, какие сотельники у столетнего деда? Прежние давно должны были помереть, а новых – охотников в такое ветхое тело нет. В быту дед Савва был опрятен, немногие его вещи, такие же ветхие, как и он сам, содержались в чистоте.

Соня кивнула и присела на край заправленной койки.

— Что хорошего скажешь, коллега?

— Почему коллега? – спросила Сонечка.

— Мы с тобой оба в подопытных у одного живодёра ходим, вот и коллеги.

— Я сама по себе.

— Хорошо, если так. Только когда тебя в Леркиной каморке без памяти нашли, знаешь, что было? Ведущий специалист Центра психического здоровья самолично за тобой на вертолёте прилетел. Значит, что-то у него на тебя завязано.