Николай Вавилов - [10]

Когда Вавилов спросил, есть ли какая-нибудь сводка фактической засоренности российских полей и нельзя ли взглянуть на нее, Мальцев многозначительно улыбнулся и сказал, что анализы образцов семян, взятые из сотен хозяйств в разных губерниях России, позволили составить своего рода сводку распространения 162 видов сорных растений, но, увы, только в европейской части страны.

— Это практическая сторона дела, — продолжал он со значением, — но… но есть и теоретическая, так сказать, для понимания сущности явления… самой биологической сути дела. В общем, перебирая день за днем свои овсюги, я заметил одну любопытную штуку: окраска зерна и пленок, их опушенность, остистость, высота растений, длина соломины, некоторые другие признаки как бы повторяются из вида в вид. Ясно говорю?

Вавилов кивнул, но выразил удивление, что существует такая закономерность. Тогда Мальцев для наглядности расположил образцы овсюга на больших листах картона, закрепив их и сделав соответствующие надписи, — ряд за рядом сверху донизу. Кое-где остались незанятые пустые места. Но в течение четырех месяцев практики Александр Иванович не раз брал Вавилова под руку, вел к себе и показывал:

— Вот! Извольте взглянуть! Еще одна пустышка заполнилась!

— А как по другим растениям? По овсу, например? Ничего подобного не отмечали?

— По другим? У меня только по овсюгам. У Кости есть любопытные наблюдения по пшеницам… Но он не любит о них говорить: молчун по натуре.

«Ариадниной нитью» ботаники является система, — сделал вывод один из выдающихся ученых-биологов XVHI века Карл Линней. — Без нее — хаос». Это высказывание стало заповедью для ботаников и систематиков растений. Александр Иванович, изучая морфологические особенности овсюгов и их географическое расположение, невольно приводил их в систему, точнее, в строгий ботанический порядок. А не свидетельствует ли он, этот порядок, думал Вавилов, и о том, что появилось нечто новое в самом понимании так называемого линнеевского вида, а следовательно, и в самом определении его? Об этом стоило поразмышлять. Так считали и Мальцев, и Фляксбергер. Действительно, надо собрать факты хотя бы по тем же пшеницам, ячменям, овсам…

Как-то раз, работая в «красном кабинете» и пытаясь завести разговор с Фляксбергером о том, что значит само понятие «линнеевский вид», Вавилов заметил на столе брошюру американского ботаника Аарона Ааронсона, обнаружившего в 1906 году в одном из древнейших на планете очагов земледелия — Сирии и Палестине — дотоле неизвестные науке формы пшеницы — двузернянки. Естественно, такая редчайшая находка не могла не обрести всемирную известность и не вызвать активные отклики специалистов: многие считали, что этот вид пшеницы вполне мог быть родоначальником или, во всяком случае, стоять у истоков ее нынешней культуры.

Вавилов не только проштудировал брошюру Ааронсона, но, потратив несколько вечеров, перевел ее на русский язык и даже хотел написать ее автору, чтобы тот прислал в Бюро или на селекционную станцию в МСХИ семена двузернянки. Но все получилось иначе: когда ему полтора десятка лет спустя довелось попасть в Палестину и Сирию, он сам отыскал и собрал большой семенной материал двузернянки и был в большом раздумье, как его лучше отправить в Ленинград.

Следуя давней привычке «не укорачивать свое рабочее время до соблюдаемого всеми рабочего дня», Вавилов стремился все же прихватить для работы лучшую часть суток, то есть вечер и ночь, хотя в Бюро на этот счет придерживались весьма строгого порядка. Сам Регель следил за этим. Поэтому Вавилов отправлялся на «вторую смену» в другое место — к Артуру Артуровичу Ячевскому, ученому из числа тех, чьи труды и открытия были известны лишь ограниченному кругу специалистов: биологов, агрономов, фитопатологов.

Свои исследования Ячевский начал в Ботаническом саду на Аптекарском острове еще задолго до конца XIX века, и увлекала его идея излечения растений. Да, но для этого надо было знать, как и отчего возникает та или иная болезнь, как протекает, какие средства и методы против нее надо применять. Он начал вести наблюдения, сравнивать, делать выводы. Не мог в связи с этим не заняться вплотную фитопатологией, которая еще только складывалась как наука о болезнях растений. А поскольку вред растениям чаще всего и больше всего причиняют так называемые паразитические и другие грибы, то дотошный исследователь не мог не заняться именно ими — микологией в целом.

А. А. Ячевский одним из первых в России стал доказывать агрономам и вообще всем земледельцам ту простую истину, которая вытекала из результатов исследований у нас в стране и за рубежом, подтверждалась всей растениеводческой практикой мира: единственный верный и надежный способ избавления от большинства грибных заболеваний — создание сортов, гибридов, популяций с высоким уровнем иммунитета к ним, а также соблюдение научно обоснованного комплекса агротехнических мер. А для предохранения растений от инфекционных заболеваний вирусно-бактериального характера необходимо вести профилактику.

Ячевский охотно взял Вавилова на стажировку в свое Бюро по микологии и фитопатологии, как и Регель — в свое, и предоставил для работы, можно сказать, все условия, в том числе богатую библиотеку, где Николай Иванович занимался по преимуществу вечером и ночью. Последовательно, раздел за разделом, осваивал он фитопатологические тонкости, занимался проблемой иммунитета растений. И скоро понял, что для успешного решения необходимо углубленно и более широко заняться систематикой растений, их сравнительными характеристиками, нужны знания законов и механизмов передачи от поколения к поколению наследственных качеств, то есть пора серьезно браться за генетику.