Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат - [126]

Игнатьев выступал за проведение активной балканской политики России. Но он не был «ястребом», призывающим к войне, как это пытались изобразить многие современники, а затем историки. Он понимал гибельность войны для России и считал, что война может быть начата только в определенных условиях при благоприятной ситуации в Европе. Его призывы к активной политике на Балканах преследовали главным образом задачу активизации помощи балканским народам (вооружением, укреплением боеспособности армии и др.) и содействия их объединению. Он утверждал, что и Россия должна готовиться к войне в финансовом, экономическом и военном отношении, ибо непредсказуемая ситуация на Балканах в любой момент могла потребовать применения силы, как, впрочем, и получилось. Игнорирование предложений Игнатьева со стороны правительства и МИД в определенной степени, как нам кажется, привело к тому, что войны избежать не удалось и Россия оказалась к ней совершенно неподготовленной. В итоге результаты войны в значительной степени были сведены на нет.

Слабой стороной позиции Игнатьева являлось неадекватное представление о силах России и европейских государств. Военные возможности страны оказались гораздо слабее, чем он рассчитывал, а сопротивление европейских стран восстановлению и усилению роли России на Балканах – гораздо сильнее. Последнее обусловило также и тот факт, что попытки Игнатьева решить балканские проблемы в интересах христиан с помощью прямых договоренностей с Портой оказались неуспешными. Это можно было сделать в частностях, но не в коренных вопросах.

При всем этом Игнатьев не был «твердолобым» дипломатом. Он оказался достаточно гибким и отступал от своих решений, применяясь к обстоятельствам. Это в особенности проявилось в его переговорах с турецким министром иностранных дел Фуад-пашой в 1867 г., когда посол отказался от требования принципа национальной автономии, понимая бесперспективность его реализации, и предложил проведение частичных реформ в христианских провинциях. Изменил Игнатьев также свою позицию и в отношении принципа невмешательства, провозглашенного Горчаковым в 1867 г.

Однако он предвидел, что этот принцип, выполняя тактическую задачу – предотвращение вмешательства Австро-Венгрии в балканские дела, в итоге приведет к подъему освободительного движения балканских народов, вызванного все усиливавшимся экономическим, политическим и религиозным гнетом османских властей и мусульманских феодалов.

Осторожная политика Горчакова и его ставка на «европейский концерт», против чего так выступал Игнатьев, давала результаты только в условиях более или менее относительного спокойствия на Балканах. Специфика региона требовала от русской политики новых решений в кризисных ситуациях. Как уже говорилось, запоздалое объявление войны, обнаружившаяся в ее ходе военная слабость России сыграли значительную роль в пересмотре Сан-Стефанского договора.

Натура Игнатьева была порой противоречива. Он был бесстрашным и в то же время осторожным человеком, романтиком-мечтателем и реалистом-прагматиком. Многие современники считали его авантюристом. В принципе он не был таковым, хотя некоторые его проекты не были лишены некоторого налета авантюризма. Следует учесть, что то, что нам представляется сейчас бессмысленным, в эпоху Игнатьева выглядело совсем иначе. Пресловутая идея похода к Индии, разделяемая и другими военными деятелями, не была столь нелепа, как кажется сейчас. Да, она не могла быть реализована в 50–60-е гг. XIX в., но в середине 80-х гг. русские войска достигли границ Афганистана. В то же время только слух об этой идее заставил Англию прекратить угрозы в адрес России в связи с польским восстанием 1863 г. Мечты Игнатьева о славянской конфедерации (и многие тогда верили в это) также не могли быть осуществлены в его время, но они не были беспочвенны. Основываясь на идее совместного объединения против общего врага, они в другое время и в другой форме частично были претворены в жизнь. Собственно, мысль об объединении славян с целью борьбы за свое освобождение от османского ига и против угрожающей им германизации и послужила основой панславизма Игнатьева, в котором его обвиняли. Однако этот панславизм отнюдь не преследовал задачи наступления славянского мира на Европу, он носил оборонительный характер. Квалификация Игнатьева как панслависта – проповедника славянской экспансии – не что иное, как клевета его политических противников в Европе и России.

Игнатьев был мыслящим и деятельным дипломатом, в то время как многие другие являлись только посредниками между правительствами своей страны и страны пребывания. Конечно, такой посол, как Игнатьев, был неудобен для Горчакова, он доставлял слишком много хлопот и беспокойства. Но ведь он работал на таком посту, который требовал постоянного внимания и решения сложнейших проблем. Положение Игнатьева в этом плане было несравнимо с положением многих российских послов в европейских странах. Канцлер любил тихих, безынициативных и управляемых сотрудников, не высказывавших никаких идей.

Активность Игнатьева раздражала и Европу. Его боялись, тем более что он выражал настроения части правящих и общественных кругов России. Борец за национальные интересы России не мог устраивать европейских лидеров, стремившихся вытеснить ее с Балкан во имя торжества там своих собственных интересов. В конечном счете именно Европа добилась преждевременного завершения дипломатической карьеры Игнатьева.