Николай Новиков. Его жизнь и общественная деятельность - [5]

“Придворная служба всех покойнее и была бы всех легче, ежели бы не надлежало знать науку притворства гораздо в вышних степенях, нежели сколько должно знать ее актеру; тот превосходно входит в разные страсти времени, а сей беспрестанно то же делает, а тово-то я и не могу терпеть. Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, кажется всем ласков и снисходителен, хотя и чрезвычайно надут гордостью. Всех обнадеживает и тогда же позабывает, всем обещает и никому не держит слова; не имеет истинных друзей, но имеет льстецов, а сам так же льстит и угождает случайным людям. Кажется охотником до того, от чего имеет отвращение. Хвалит с улыбкою тогда, когда внутренне терзается завистью. В случае нужды никого не щадит, жертвует всем для снискания своего счастия; а иногда, полно, не забывает ли и человечество! Ничего не делает, а показывает, будто отягощен делами, – словом, говорит и делает почти всегда противу своего желания, а часто и противу здравого рассудка”.

Точно так же и в журнале Новиков постоянно смотрит в корень вещей. Осмеивая, например, неразборчивых европейских подражателей, он укоряет их не только за то, что они подражают лишь европейской внешности и дурным сторонам, чем не приносят ни себе, ни отечеству никакой пользы и благодаря чему превращаются только в ходячие карикатуры, но и указывает на непосредственный экономический вред для страны, которая меняет свои богатства на предметы роскоши и моды, вообще на чужие пустяки. Так, например, в VI листе “Трутня” за 1769 год помещено было такое объявление из Кронштадта:

“На сих днях прибыли в здешний порт корабли – “Trompeur” из Руана в 18 дней, “Vetilles” – из Марселя в 23 дня. На них следующие нужные нам привезены товары: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные, сургучные, кружева, блонды, бахромы, манжеты, ленты, чулки, пряжки, шляпы, запонки и всякие так называемые галантерейные вещи… А из Петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние безделицы, как то: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотно и пр. Многие наши молодые дворяне смеются глупости господ французов, что они ездят так далеко и меняют модные свои товары на наши безделицы”.

А вот объявление, направленное против тех молодых людей, которые ехали моды ради за границу и не приобретали там ничего, кроме уменья одеваться и беспутно проводить жизнь:

“Молодого российского поросенка, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и который, объездив с пользою, вернулся уже совершенною свиньею, желающие смотреть могут его видеть безденежно по многим улицам сего города”.

Не следует, однако, думать, что Новиков восставал вообще против путешествий за границу и тем более против разумных и полезных наблюдений над европейской жизнью. Нет, он восставал лишь против таких путешественников, которые привозили из-за границы “только известия, как там одеваются”, да пространные описания обо всех тамошних “увеселениях и позорищах”. А таких путешественников было немало, и их-то Новиков и имел в виду: “…почти ни от одного из них не слыхал, – говорит он, – чтобы сделали они свои примечания на нравы… народа, или на узаконения, на полезные учреждения и пр., делающие путешествие толико нужным…”

Ясно, чего хотел и требовал Новиков от путешествий. Указывая на то, что мы склонны были менять свои старинные добродетели на чужие пороки, он, однако, не идеализировал огульно ни старины нашей, ни тогдашнего состояния общества. В старине ему нравились только простота жизни, нравов, доброе и заботливое отношение к слабым, отсутствие вражды и резкой разделенности общества на породы и классы, вообще то, что находило и впредь будет находить оправдание с высших точек зрения. Это все тот же золотой век, о котором мечтали многие философы, век, оставшийся позади, но не только не противоречащий образованности, а напротив, долженствующий благодаря ей опять наступить с устранением из нажитого всего дурного. Новиков был большим сторонником простой сельской жизни, мирного земледельческого труда, никогда, по-видимому, не упускал из виду этого идеала и всегда противополагал его дурным сторонам и направлениям общественной жизни. Что же касается тогдашнего состояния общества, то у него много сатир, направленных против невежества и лени наших помещиков, против грубости их нравов и ненависти к наукам, против злоупотреблений в суде и администрации. Вот, например, письмо от проживающего в провинции дяди к столичному племяннику, которое мы находим в “Трутне”. Дядя спрашивает племянника, почему тот не хочет идти в приказную службу, и говорит: “И ежели ты думаешь, что она по нынешним указам ненаживна, так ты в этом, друг мой, ошибаешься”. Затем он предлагает целый проект взяточничества: ты просись, говорит, только в прокуроры да заручись знатными людьми, тогда “мы так искусно будем делать, что на нас и просить[1] нельзя будет. А тогда, как мы наживемся, хоть и попросят, так беда будет невелика, отрешат от дел и велят жить в своих деревнях. Вот те на, какая беда!”

Недурны также объявления: “В некоторое судебное место потребно правосудия 10 пудов”, или: “Недавно пожалованный воевода отъезжает в порученное ему место и для облегчения в пути продает свою совесть; желающие купить могут его сыскать в здешнем городе”.