Николай II - [79]
Появление Распутина не осталось незамеченным – и снова придворный мирок пустился в пересуды. 13 сентября Ея Превосходительство мадам Богданович записывает в своем дневнике: «Мельком слышала рассказ, что Распутин был у царицы в Киеве, был ею вызван из Петербурга. Боже! Это что-то умопомрачительное! Это поистине кошмарно, что творится вокруг бедного царя. Царь едет в Чернигов, в это время царица принимает Распутина и, того гляди, вызывала этого мужика для совета, как заместить Столыпина, убитого не кем иным, как охранкой. Разве это не кошмар? Прямо страшно! Вырубова – это большая сила… Утеривается престиж русской семьи, которая должна бы служить образцом добродетели для всех нас. Никогда у нас родство и кумовство не играли такой роли, как теперь».
Пятого сентября, после четырех дней отчаянной борьбы за жизнь, Столыпин скончался от полученных им тяжких ран. Весть о смерти премьера вызвала бурю негодования в городе, тем более что Богров был хоть и крещеным, но евреем.[183] Националистические круги кипели – по улицам шествовали орды манифестантов под лозунгами: «Жиды убили Столыпина! Бей жидов!» Стоило больших трудов удержать их от погрома. Вернувшись 6 сентября из Чернигова, государь долго молился у смертного одра своего верного слуги. Преемником Столыпина царь назначил В. Коковцева – самого яростного противника Столыпина. Этот последний за несколько дней до своей трагической кончины сказал самодержцу с горькой иронией: «Если Ваше Величество желает твердой власти, которая не исключает последующих реформ, я – ваш человек. Если вы желаете остановки в деле реформ или даже движения назад, обратитесь к Дурново. Но если Ваше Величество желает топтания на месте, обратитесь к Коковцеву».
По правде сказать, после сосуществования в течение долгих лет бок о бок с такими ярко выраженными личностями, как Витте и Столыпин, государю хотелось обрести опору в лице более сговорчивого премьер-министра. Сочтя нецелесообразным почтить своим присутствием похороны Столыпина, он отбыл с семьей и со свитой в Крым накануне траурного акта. Что до Богрова, то он тут же был судим военно-полевым судом, на котором заявил, что убил Столыпина с целью мести правительству, побуждавшему его к предательству друзей, принадлежавших к партии социалистов-революционеров.[184] Вот почему он в течение стольких месяцев играл в двойную игру. Приговоренный к смертной казни, он был повешен в тот же день.
Но этой казни было явно недостаточно, чтобы изменить ход событий. После убийства Столыпина царица не могла отделаться от чувства, что опасность не отступила, нависая и над ее супругом, и над ее детьми, и над нею самою. В этом холодном страхе перед завтрашним днем она не находила иного спасения, кроме как в благословении старца. Упоенный собственной силой, Распутин теперь уже выказывал политические амбиции. В квартире его дома № 64 по улице Гороховой[185] толпились просители, точно в вестибюле приемной важного царского министра. Порою даже генералы, одетые в парадные мундиры, топтались в нетерпении на лестнице в ожидании чести быть принятыми. В иные дни число посетителей исчислялось несколькими сотнями. По царскому велению убежище кудесника охранялось полицейскими в штатском. Те, кто обращался к нему с просьбами замолвить слово перед Их Величествами, конечно же, осыпали его подношениями, но, лишенный такого качества, как стяжательство, он охотно раздавал деньги бедным.
Между тем за его спиною сплачивались те, кому торжество старца было явно не по душе. Недовольные положением вещей мужи самого разного покроя входили – более или менее сознательно – в заговор национального негодования. Предметом оного негодования был не только сам Распутин, но и окружавшая его клика поклонниц и авантюристов. В «свиту» «отца» Григория входили, помимо Анны Вырубовой и ряда великосветских дам, подозрительные интриганы – темные личности вроде его секретаря Арона Симановича, ставшего ювелиром императрицы, богатейшие биржевики вроде Рубинштейна, полушпики-полумошенники типа Манасевича-Мануйлова, попы, чиновники, высшие офицеры, жаждущие повышения… В окружении всех этих адептов, движимых более или менее благовидными побуждениями, он чувствовал себя, как в убежище, которое, как он думал, укроет его от самых сильных бурь. И все-таки непредвиденный удар пришел оттуда, откуда Распутин менее всего ожидал его: два духовных лица с берегов Волги, когда-то протежировавшие Распутину, развернули против него беспощадную кампанию: обвиняли в разврате, в принадлежности к секте хлыстов, в том, что он обманом втерся в доверие царской семье и что россказни о его похождениях наносят ущерб авторитету царской семьи. Они продемонстрировали копии писем, написанных царицей своему духовному наставнику, в которых она заверяла его в своем полном подчинении ему и желании отдохнуть на его плече и целовать ему руки.
