Никогда не говори: не могу - [7]

– Запускай на полную скорость, – велел он Рыбкину, сообразив, в чем дело.

Изображение убыстрилось. Замелькали тела… и фрагменты тел… и снова тела… и снова фрагменты…

Молотову померещилось, что он попал в анатомический театр, куда незадолго до того запустили кровожадного маньяка, оснащенного бензопилой. Никакой фильм ужасов не мог сравниться с тем, что бесстрастно зафиксировала оперативная видеокамера. Повсюду обезображенные лица, вытекшие глаза, провалы ртов, открытых в немом крике. И все же некоторые из погибших выглядели так, словно их просто сморила усталость…

«От бесконечных танцулек да наркоты», – пронеслось в голове Молотова. Он опять помассировал грудь, постаравшись сделать это украдкой от Рыбкина. Еще не хватало, чтобы подчиненный предложил вызвать шефу врача. У чекиста должно быть горячее, но никак не больное сердце. И ждут от него эффективных действий, а не предынфарктных состояний, усугубленных гипертоническими кризами.

Молотов удвоил внимание, заставляя себя пристально всматриваться в жертв теракта. Вот совсем еще юная девчушка, закинувшая руку за голову и закрывшая глаза. С виду настоящая спящая красавица, да только вместо ног обрубки – такую никто не разбудит поцелуем, такая никогда больше не встанет, никуда не пойдет. Она обречена навечно остаться в поглотившем ее мраке, одна-одинешенька. Все, что могло с ней случиться на этой земле, уже случилось. Продолжения не будет.

То же самое касается двух щуплых пареньков, обнявшихся, словно бы в порыве нежности. Во времена юности Молотова такой жест воспринимался как проявление закадычной дружбы. Теперь в этом виделось нечто крайне непристойное, но… привычное, черт подери, само собой разумеющееся, почти обыденное. Паскудство сделалось нормой жизни. Преступники ходят в героях. Гибель мирных граждан в центре столицы – в порядке вещей.

– А мы все раскрепощаемся, – засопел Молотов, – все распоясываемся, все дурью маемся.

В массовой гибели собравшихся повеселиться людей чудился зловещий дьявольский умысел. Предсмертные оскалы, изуродованные лица, покореженные тела, такие же неживые, как разбросанные повсюду клочья одежды, кроссовки, туфли, сигаретные пачки, сумки, барсетки. А еще мобильные телефоны, очень много валяющихся на полу мобильных телефонов, владельцам которых теперь не дозвониться.

Ко всему привыкший генерал испытал облегчение, когда детальный показ жертв теракта сменился общим планом. Сотрудники ФСБ производили замеры расстояний от эпицентра взрыва, привычно разбивая помещение на сектора. Раненых давно вынесли, но несколько санитаров оставались на месте трагедии. У их ног лежала кипа полиэтиленовых мешков, предназначенных для упаковки трупов и фрагментов тел. Мешков было много.

Поблуждав по залу, камера уставилась на совершенно невменяемую тетку с пылесосом. Судя по всему, она порывалась немедленно приступить к уборке помещения. Милиционеры с трудом оттеснили ее назад. Тогда она упала и забилась в истерике, выкрикивая что-то бессвязное.

«Очередной шок, – подумал Молотов. – Скольким еще людям доведется испытать его нынешней ночью?»

Время близилось к четырем утра. Некоторые из родственников погибших еще мирно спят. Некоторые уже оповещены о несчастье. Они приникли к экранам своих телевизоров, молясь о том, чтобы беда приключилась не с их детьми, а с чужими. Помогут ли им такие молитвы?

– Дай-ка лучше прямое включение, капитан, – хрипло попросил Молотов. – Хреновое твое кино. Не жизнеутверждающее.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Рыбкин выключил видеомагнитофон и связался по телефону с лабораторией, давая соответствующие указания. Тем временем на телевизионном экране задергались, завихлялись полуобнаженные певички, каких нынче развелось без меры. «Ах, шуры-муры, – верещали они, – ах, муры-шуры, хотим любви, она полезна для фигуры». Пение сопровождалось синхронным танцем живота и всего остального. Как будто на бесконечном сеансе стриптиза присутствуешь. Хорошо что хоть с правом свободного выхода.

Насупившийся Молотов завладел пультом и пробежался по каналам, рассчитывая наткнуться на выпуск новостей. Безрезультатно. Повсюду только мелькание гладких ягодиц, таких же гладких лобиков, безмятежных улыбок. Райский сад наслаждений, да и только. Неужели проблемы реальной жизни уже совсем никого не интересуют? Неужели для этого непременно нужно, чтобы жареный петух конкретно каждого в голую задницу клюнул?

– Первая камера готова к включению, – отрапортовал Рыбкин.

– Давай свою первую камеру, – вздохнул Молотов.

– Есть!

Изображение мигнуло, сменившись уличной панорамой. У входа в клуб «Приход» толпились сдерживаемые омоновцами зеваки, перетаптывались неуклюжие с виду пожарные, мотались с носилками медики, гарцевали на ухоженных лошадях милиционеры, суетились крепкие ребята в экипировке с надписью «ФСБ». Еще кого-то приводили в чувство, укладывали на носилки, уводили под руки к автобусам «Скорой», а зрители уже делились впечатлениями по мобильникам, присасывались к ярким жестяным баночкам, пытались фотографировать, приветственно махали руками в объектив. Почему бы и нет? Они ведь не попали в число пятнадцати погибших и нескольких десятков раненых.