Никодимово озеро - [44]
― Я, Оленька, люблю его!
― Я думала, любят не так… — сказала Алена, машинально передвигая к себе вдруг ставшие центром внимания пластинки.
― А как? — спросила Галина. Губы ее скривились в саркастической улыбке.
― Я думала, что бывает, ну… стыдно, что ли. Когда боятся, что узнает кто-нибудь, когда даже думают об этом потихоньку.
Галина засмеялась. Но смех ее был чуточку нервным.
― Боже! Какая ты еще маленькая!
― Но ведь это же навсегда, — возразила Алена. — Это же все вдвоем, всю жизнь: есть, пить… детей иметь.
Галина шагнула от радиолы к столу, потом к диванчику за спиной Алены, и, хотя не переставала улыбаться при этом, было заметно, что разговор тяготит ее.
― Вот именно! Потому что навсегда — чего уж прикидываться: люблю — да и только! — И, остановившись против Алены, посмотрела выжидающе: все ли точки над «i» поставлены?
Алена, отвела свой взгляд, упрямо повторила:
― Нет… Все совсем не так. Я знаю, иногда говорят: того люблю, этого!.. Многие говорят. Но ведь это если на один день, ненадолго: всегда кто-то нравится больше других. Но это еще совсем не по-настоящему. И мне кажется, такое у вас к Лешке… У него, может быть, нет. — Она посмотрела на Галину.
― Фи! Какая чепуха! — возмутилась Галина. — Ты забываешь просто, что мне девятнадцать!.. Двадцать скоро! Вот проживешь еще три года — сама поймешь, что все это гораздо проще, что никаких «ох!» и «ах!» в этом нет!
― Если когда-нибудь я поверю, что все это просто, что ничего особенного в этом нет, мне больше не захочется жить.
― Так кажется! — отмахнулась Галина. — Так всегда кажется, пока мы соплюхи, пока вообще ни черта не понимаем что к чему!
Алена поглядела в стол перед собой, сдвинула брови.
― Не знаю… Пусть вы старше меня — вы не правы, — строго ответила она.
Галина подошла к ней, миролюбиво тронула за руку.
― Ты все усложняешь! Вы оба с Сережей какие-то такие… — Она замялась, не зная, как растолковать свою мысль. Неожиданно сказала: — Вы ищете то, чего вам не надо искать. — Алена вздрогнула: как ей понимать это? — Мне, так кажется, по крайней мере, — пояснила Галина. — А вам бы проще: что есть, то есть… Надо только радоваться… Вы поругались, что ты осталась с Валентиной Макаровной?
― Нет, — сказала Алена, — она попросила меня. А ругаться нам было некогда. Я рассказывала тете Вале о вас. Она вас видела, знает за глаза, и сама хочет с вами познакомиться.
Тень досады сбежала с лица Галины, и она сразу стала сама собой: доброй, немножко виноватой, предупредительно ласковой — такой, какой бывала чаще всего.
― Правда?!
Алена кивнула.
― Мы целых полчаса говорили. Она, правда, считает почему-то… — начала было Алена и сама себя прервала: — Но это, наверное, все матери такие! Я вас сегодня познакомлю. — Она убрала с диска остановившуюся пластинку и заменила первой попавшейся.
Галина просияла.
― Как она относится к модам? Мне надеть что-нибудь попроще?..
Алена ни с того, ни с сего перешла на «ты».
― Тебе идет светлое, — сказала она, — пусть будет этот костюмчик, у тебя хороший загар.
Пластинка оказалась старой, надтреснутой: «Жили два друга в нашем полку, пой песню, пой…»
Близился вечер. Над Никодимовым озером, всегда пустынным, загадочным, лежала медленная сонная тишина.
Это было самое хорошее время на озере: когда мягкое солнце разливает покой и какое-то удивительно легкое тепло над его черной гладью. Хочется осторожно, не взбивая волны, заплыть далеко от берега, лечь на спину и, глядя в светлое небо, представлять себя единственной живой клеткой во всем безбрежье всеянной. Или, когда тень кедров упадет на воду, — догонять кромку заката…
Лодки, как Сергей и полагал, не было. В одиночестве снимал свой мотор Антошка. Сколько помнил его Сергей, он всегда рылся в моторе, и каждый год они были у него новые — Антошка постоянно с кем-нибудь менялся, причем не всегда выгодно.
Сергей присел на траву рядом с мотором, когда Антошка пристроил его у обрывчика. Поздоровались. Антошка стал протирать свечи, деловито любуясь солнечными бликами на их эбонитовых корпусах.
Сергей сидел в брюках и свитере, а Антошка в трусах и, загорелый до черноты, с выгоревшими бровями, ресницами, казался в эту минуту совсем мальчишкой — лет десяти-одиннадцати.
― Ты хоть катаешься когда-нибудь? — нарушил молчание Сергей.
― А утром — разве не видел? — два часа гонял! ― хоть бы кашлянул! — кивнув на мотор, как на что-то одушевленное, с готовностью отозвался Антошка: Сергей сам подсел к нему, сам затеял разговор, и потому в лице его уже не было вчерашней настороженности. Я вижу всегда, что ты роешься, думал, выходить некогда, — сказал Сергей.
― А что здесь ходить? Тут все исхожено. Собираюсь будущим летом по Енисею проплыть, — сообщил Антошка как о чем-то давно решенном, коротко глянув на Сергея снизу вверх.
― Лодку при тебе забрали?
― При мне! С полчаса никак… Я подходил как раз.
― Трое? — спросил Сергей.
― Один! Мухлеватый такой, в фуражке. — Сергей узнал Павла. — Хотел я спросить, кто ему разрешил это, вижу: ружье там у него, весла, действует по-хозяйски, сказал еще: «Майна, вира, стоп и сос!» — про мотор мой, что ли? Я понял, что с разрешения. Знакомый?
