Никоарэ Подкова - [94]

— Пусть люди обуздают свое нетерпение, — сказал есаулам дед Елисей, великий государев постельничий, — гетману еще предстоит путь до ногайской границы; минувшей осенью обещал он хану Демир Гирею, что встретятся они и нынешней осенью на охоте за тарпанами. А после того станет ясно, что еще предстоит нам выполнить, пока зима не вывела из ледяных конюшен белых скакунов.

— Что ж, пускай, государь ладит свои дела с Демир Гиреем, — говорили старые запорожцы, — ежели уговор с ним будет, — путь нам открыт.

— Сынки, — грозил им пальцем дед Елисей, — больно много рассуждаете, головы у вас занедужат. Дайте уж лучше гетману подумать за всех; знает государь, что ему делать надобно. Да будет вам пока известно, что вскорости он отправится на степной рубеж, но захватит с собой не более двухсот добрых сабель.

Старые запорожцы недоуменно качали головой.

После первых осенних дождей, когда месяц вересень[58] осыпал поля серебром инея, вышло повеление собираться в путь двумстам ратникам с десятью телегами. К этой страже его светлость Никоарэ добавил своих старых верных воинов, которые вместе с ним сражались в Яссах, а также Козмуцэ Негря, атамана Агапие и есаула охотничьего отряда Елисея Покотило.

Отправились вечером в полнолуние и лишь после полуночи сделали привал у древнего кургана над Днепром, где служители с телеги Иле Караймана разбили для его светлости шатер.

Между телегами загорелись костры, потом воины легли спать. Никоарэ все не мог заснуть и казался встревоженным. Он долго сидел на корточках у входа в шатер, пока Стожары не склонились к западу. Подали голос живые «часы» Караймана, и тут перед Никоарэ на тропинке, залитой серебристым сиянием луны, появился дед Елисей.

Иле Карайман подбросил дров в костер. Гетман накинул на плечи бурку и в сопровождении старика Елисея неспешно прошел через уснувший табор.

На востоке блестели излучины Днепра, а к западу тянулись пастбища, посеребренные инеем. На звездном небе Большой Воз[59] медленно поворачивал оглоблю. В тишине слышно было, как, с шумом разрезая воздух, проносятся стаи уток.

— Тревожно мне, дед Елисей.

— Отчего, государь? Юсуф Мирза, приближенный Демир-хана, поведал мне, что Чигала уже в пути и беспременно приедет на охоту в Грязи. Ханский посланец повел меня на встречу с Юсуфом Мирзой, и тот передал, что хан с нетерпением ожидает тебя, дабы ты уверился в его дружбе.

— А если все же Чигала не приедет?

Елисей смолчал.

— Ведь если он не приедет, дед Елисей, значит расчеты мои снова хромают и, значит, по-прежнему преследует меня неудача. Я вопрошаю вечные звезды, для чего существует сей мир, коли правда не может восторжествовать? Ужель мы так же бессильны, как листья и пыль?

— Успокойся, государь. Устал ты, верно. А может, еще и другие печали томят твою душу.

Никоарэ внезапно остановился, точно слова старика толкнули его в грудь.

Покотило продолжал:

— Пройдет немного дней, и Чигалу постигнет кара от руки твоей. А затем мы последуем туда, где народ ждет твоей справедливости. Еще один старый друг мой не спит, волнует душу его то надежда, то сомнение, как и тебя, государь. Будто вы с ним одной плоти и крови.

— Породнила нас любовь к нашему мученику, дед Елисей. Коли есть в мире бог, то я молю его — не лишать меня победы. А коли бога нет, я требую, чтоб друзья помогли мне добыть для людей, остающихся после нас, хотя бы надежду — опору их жизни. Иначе зачем и жить на свете? Лучше уж не быть нам совсем.

— Государь, откинь мимолетную слабость. Верь своим друзьям.

— Ты прав, дед Елисей. У меня легче на сердце при мысли, что я не одинок.

У Седьмого Кургана, как называлось место роздыха, Никоарэ по совету Покотило стоял до полудня двадцатого сентября и спокойно отдыхал. Сызнова двинулись в путь к югу и ходко шли всю следующую ночь. А во вторник двадцать второго сентября поворотили на запад, к Буджакскому краю. Когда подошли к рубежу вольной степи, не знавшей никакого властителя, Никоарэ велел остановиться на дневку и хорошо накормить воинов. Сам он постился и пребывал в одиночестве, дабы успокоилось бедное сердце.

В четверг, к полднику, «недреманное око» принесло Никоарэ весть, что охотничий стан Демир Гирея находится не более, чем в трех часах пути.

Как советовал Елисей Покотило, Никоарэ должен был непременно в тот же день достичь шатра Демир Гирея с ближними воинами; он, Покотило, будет стоять слева от него в качестве толмача. В то же время обе сотни отправятся за пределы ханского табора и отрежут Чигале возможные пути бегства.

Итак, охотничий табор был окружен, когда Никоарэ Подкова прибыл в Казак-Бунар, к шелковому шатру, перед которым горел новый огонь в старом очаге. Демир, его свита и иноземный гость только что отужинали и пили кофе.

Чигала, дымя трубкой, возлежал на ковре; в синем небе ласково светило осеннее солнце, по воздуху медленно плыли серебряные паутинки. Чигала был красив и еще молод, лицо имел смугловатое, с греческим носом. Он лениво улыбался, глядя на сизые облачка дыма, в котором мерещились ему картины блаженного будущего.

Демир Гирей обратил его внимание на нового гостя, который только что остановил коня и соскочил на землю.