Никоарэ Подкова - [119]

Да будь у него хоть двадцать сотен, хоть тридцать — все одно! Да и какие там сотни! Где Подкове их взять, коли его разбойники разъехались по волостям грабить? Не успеют воины Подковы глаза продрать, как бояре и наврапы, подобравшись втихомолку, кинутся и захватят господарский двор и Карвасару, окружат монастыри и крепко запрут выходы оттуда. Глядишь, до полдня еще далеко, а власть уж перешла в руки боярства, и уже мчатся гонцы к Петру Хромому и зовут его — пусть немедля жалует господарем в стольный город, захватив с собою турецкие отряды, кои он получил от беев дунайских крепостей.

Гомон и гул, подобный пчелиному жужжанию, усиливались с каждым часом: среди ратников пыркэлаба шли недоуменные разговоры по поводу замеченных в небе перемен, предвещавших поражение и бегство неприятеля. Вот уже третью ночь все бледнее становился огненный меч кометы, словно он задернулся прозрачным золотым покрывалом. Уже занималась заря, и при свете ее было видно, как летят к тому золотому покрывалу стаи диких уток с озера Кристешты, что лежит у самого впадения реки Жижии в Прут.

Отдохнув на привале, пыркэлаб сел на коня, намереваясь подняться с наврапами и боярами на гору Пэун. Ионицэ Зберю младшего и Костэкела Турку он отослал к пешему войску с приказом осторожно двигаться низиной к пруду монастыря Фрумоаса, находившегося около самого господарского дворца.

Пусть нагрянет туда чернь, вооруженная вилами, топорами, косами и палицами. А как двинется этот сброд, пусть гонцы возвращаются и следуют за его милостью Иримией.

Пыркэлаб носил кушму с султаном из белых перьев, свисавших надо лбом. Он был еще в полной силе и хорошо держался в седле, хоть ему шел пятьдесят третий год. Чуб и борода были у него еще черные как смоль, глаза сверкали.

Справа и слева от Иримии ехали кравчий Могилэ и казначей Журжа, тучные бояре, неуклюжие, как мешки, набитые зерном. Поднимаясь в гору верхом, они дышали так же часто и тяжело, как их кони.

— Не лезли бы с одышкой своей на войну! — пробормотал сквозь зубы пыркэлаб и, ударив коня, поскакал вперед. Крестьяне-проводники, только что нанятые в Томештах, поспешили за «его светлостью», погнав своих низкорослых, но крепких коней. Придержав на миг скакуна, боярин Иримия спросил:

— А где тут сыны старика?

— Вот мы, твоя светлость, Кэлин и Флоря, воротившиеся из лесу к своим старикам.

— И хорошо вы знаете тропы?

— Не хуже диких коз, — ухмыльнулся Флоря.

— Добро. Боярам дан приказ выйти к Томороагэ, как называет то место лесник Брудя. Ведите и меня сначала туда. А ты кто такой? — спросил он человека в громадной мохнатой бараньей шапке, со свинцовым кистенем, высевшим у него на запястье правой руки. Сей взъерошенный муж скакал на пегой коняшке, которая нетерпеливо грызла удила.

— А вы кто такие? — прибавил пыркэлаб, обратясь к отряду верхоконных крестьян.

— Мы — стража твоей светлости и ведем тебя, куда ты сам пожелал, ответил всадник, ехавший на пегой коняшке. — Их милости Васкан и Динга наняли нас. Мы тебя живо выведем к господарскому дворцу. Да мы не только все места знаем, мы и в схватках горазды, боярин. Стреляные воробьи.

— Как тебя зовут?

— Копье. Небось слыхал, твоя светлость, обо мне?

— Тот самый Копье, которого армаш Гьорц собирался вздернуть?

— Тот самый, твоя светлость.

— Ну, сейчас ты все можешь искупить, Копье. Будешь не хуже людей, приму тебя на господареву службу.

— Верно, твоя светлость. А остальные — тоже наши люди, все как на подбор.

— Ладно. Не будем мешкать, а то уж день разгорается.

— Через полчаса будем там, где надобно твоей светлости. А не прикажешь кому-нибудь из нас поскакать и свернуть остальных бояр на эту тропку?

— Ладно. Спосылай за ними. А мы поднимемся, чтобы раньше их поспеть к Томороагэ.

Двое всадников повернули назад. Прочие поехали с пыркэлабом дальше.

Посланные всадники повели боярские отряды вниз. Затем объяснили их милостям капитанам отрядов Турче и Тудорану, какая дорога лучше.

— Правей держите, правей, — советовали они, — и поспешайте, а то уж день настает.

А как только ободняло, — грозно заревел турий рог, громыхнули пищали, из виноградников выскочили с громкими криками ратники Никоарэ, вращая над головами саблями, бросились на пешее войско Иримии, шедшее в низине, и рассеяли его. Натиск их был словно прорвавшийся поток. В воздухе понеслись вопли отчаяния, предсмертные крики, заставившие боярский отряд остановиться и повернуть вспять. Турча и Тудоран спешно отправили к пыркэлабу двух проводников, а сами двинули свои отряды в бой.

Как говорится в повести о великом воителе Александре Македонском, ратники Никоарэ, наводнившие низину, рубили неприятельское войско «со всего плеча». А вдогонку за подоспевшим боярским отрядом вынеслись их леской чащи запорожцы с арканами в руках. Им нужны были живые, сброшенные с седел всадники, кони и доспехи сих всадников. Впереди же, со стороны равнины, замыкали круг другие сотни, поддерживая конников, примчавшихся из леса.

Пошла настоящая охота, которую боярин Иримия не мог увидеть с той тропки, что вела к вершине Пэуна; но шум ее долетал до его слуха.

В лесном безлюдье пыркэлаба внезапно охватил страх, точно позади него в седло уселась смерть в облике скелета и голый череп ее, усмехаясь, скалит зубы. Боярина бросило в дрожь, к горлу подкатила тошнота, но все же он оглянулся — раз вправо, раз влево, касаясь плеча черной бородой и выкатив круглые глаза, вонзил шпоры во взмыленные бока скакуна. Но тут он увидел меж деревьев, как сыны Тимофте и Копье с товарищами обходят его на своих невзрачных лошаденках и перерезают ему путь.