Нидерланды. Каприз истории - [36]

Десятого января 1795 года французская армия перешла замерзший Ваал, 16-го был занят Утрехт. Восемнадцатого января в дверь дома бургомистра Амстердама Маттейса Страалмана, расположенного на канале Херенграхт, постучал неизвестный господин. Он представился «гражданином К. Крайенхофом» и сообщил, что послан от шестой дивизии французской Северной армии, чтобы заранее обсудить мирную передачу власти. Его вежливо пригласили войти и в натопленной гостиной угостили закусками и напитками. Тем же днем Вильгельм V с семьей бежал с замерзшего берега Схевенингена на рыбацком судне в Англию.

Развал Республики проходил, несмотря на иногда возникавшее тут и там сопротивление, со «спокойствием и умеренностью», к чему когда-то призывал ван дер Капеллен тот ден Пол, — если не принимать во внимание то, что вокруг поставленных повсюду «деревьев свободы» нидерландские девушки танцевали с французскими санкюлотами новую, дикую валету. Возвратившиеся изгнанники, которые после долгих дискуссий сочли наиболее приемлемой новую форму государства (республиканского, централизованного, единого), еще до окончания военных действий провозгласили Ба-тавскую республику. Десятилетие спустя, 5 июня 1806-го, через полтора года после того, как Наполеон Бонапарт короновался императором французов, Батавская республика была переименована в Королевство Голландия, где королем стал брат Наполеона, Людовик Наполеон. А в 1810 году, после ряда разногласий между двумя братьями, нидерландское вассальное государство было просто-напросто присоединено к Франции.

Переворот в Нидерландах не знал пламенного воодушевления Французской революции, и поэтому страна избежала ужасных конфликтов, которые в этот период бушевали во Франции. Внутри государственной кальвинистской церкви было течение, которое связало идеи Просвещения с реформатскими устремлениями. Это так называемое течение свободомыслящих расширило идеалы Просвещения, обогатив их умеренным протестантизмом, и подобную смесь рационализма и христианского усердия воскресенье за воскресеньем проповедовали с бесчисленных церковных кафедр.

Постоянных и драматичных столкновений между секуляризмом и всемогущей, консервативной государственной церковью — их блестяще отобразил Гюстав Флобер в вечных спорах пастора и аптекаря в «Мадам Бовари» — Нидерланды, таким образом, никогда не знали. Целая армия «современных» пасторов, члены местных клубов и объединений читателей, редакторы газет, школьные учителя и авторы прокламаций постепенно на протяжении всего XIX века превращали это рационально-христианское идейное богатство в общее достояние.

В Нидерландах никогда не было известно ничего подобного понятиям contrat social, etat, citoyens[12]. Здесь привычно говорили о власти и подданных, даже когда эти «подданные» с давних пор делали практически всё, что им заблагорассудится. Кроме того, здесь никогда не существовало четкого разделения между государством и религией. Имела место религиозная свобода, хотя еще в годы моей юности считалось совершенно нормальным, что заседания муниципальных советов официально открывались служебной молитвой. Если у Нидерландов в данной области есть традиция, то это традиция просвещенной теократии.

Около 1800 года повсюду в революционной Европе слово «гражданин» означало почетное звание. Однако нидерландский идеал гражданственности, который формировался с середины XVIII века и которому предстояло до второй половины XX столетия определять политические отношения новой нидерландской нации, заметно отличался от расхожего гражданского самопонимания в других странах Европы. Во Франции и в большей части Германии, как отмечают специалисты по XVIII веку Йоост Клук и Вейнанд Меинхардт, граждане еще долго продолжали борьбу за свои права с дворянством, так как не могли придать своим нормам всеобщее значение. В других странах гражданский идеал использовался для того, чтобы провести границы между классами и подчеркнуть различия между возникавшими национальными государствами.

Нидерландские гражданские идеалы, сформировавшиеся по большей части в городах, где гражданское общество на высоком уровне овладело культурой чтения и дискуссии, имели еще и другие акценты. «Гражданская культура 1800 года была эгалитарной, что, впрочем, не означало, что все граждане должны были быть равными как индивиды, — пишут эти два утрехтских историка. — Эта культура связывала в принципе всех граждан без различий. Она никого не отторгала и имплицитно несла в себе обещание, что со временем каждый сможет стать полноправным гражданином. Доступ в эту культуру был гарантирован эгалитарным идеалом воспитания, в котором пелась хвала золотой середине. Хотя гражданин 1800 года сетовал иной раз на бесцветность такого идеала, он охотно менял блеск европейского уровня на преимущества, которых ожидал от широкого распространения искусства и культуры».

К концу XIX столетия и в Нидерландах нашел распространение элитарный образ мыслей; при этом акцент сместился с того, что граждан объединяет, на то, что их разъединяет. Но рядом с ним и под ним умами по-прежнему владел эгалитарный и освободительный идеал XVIII века.