Ничто человеческое... - [82]

Я переживаю встречи с вашими героями не одна, а с моими друзьями-единомышленниками. И я постараюсь, чтобы этих друзей было у нас с вами еще больше. Отнеситесь к моему мнению как к мнению рядового читателя, „умеющего сопереживать“».

Подобное совершенно «бескорыстное» письмо соблазнительно отнести к жанру так называемых эмоциональных писем, которые больше богаты чувством, настроением, чем мыслями, новыми фактами… Эмоциональные письма больше радуют, чем обогащают. Это письмо можно было бы отнести к жанру чисто эмоциональных писем (отнюдь не уменьшаю их ценности, ведь чувство — великая реальность), если бы не строки о том, что автор его постарается переживать радость от встреч с хорошими людьми со все большим числом единомышленников. Это уже чувство, воплощенное в действие — действие, делающее жизнь лучше.

Если чисто эмоциональное письмо — это «чувство в себе», то тут начинается та самая самоотдача, которая содержит высшее оправдание человеческой жизни, человеческих отношений. Это — письмо эмоциональное, и действенное, и совершенно «бескорыстное».

А вот образец письма «небескорыстного».

«…Извините, я даже не представилась. Саша Шмындина, учащаяся культпросвет-училища города Елабуги. Вы должны нам помочь. Конечно, если не найдется времени на это письмо, то будем считать, что я вам его не писала.

Теперь по порядку. Городу 405 лет, самобытный, небольшой, со следами глубокой старины. Тут писать можно очень много, но лучше видеть все своими глазами. Достаточно сказать, что город известен уроженцами Шишкиным, Н. А. Дуровой и поэтессой Цветаевой; древним Апанивским могильником.

Но это все прелюдия…

В общем, я думаю, вы мало чего поняли из моего путаного письма. Ну, хорошо, давайте представим так.

КамАЗ от нас в 20 километрах; и вот однажды, когда вы захотите отдохнуть, то обязательно приедете к нам. На пристани встретит вас, сверкая, белоснежная башня Чертова городища. И тут вы увидите удивительный город, как в Венеции (правда, я там не была). Сквозь дымку сизого тумана — купола. И особенно один стройный, летящий в небо шпиль. Кажется, что эта легкость призрачна и колокольня или упадет, коснувшись главой реки, или уплывет.

А потом вас встретят экскурсоводы и тепло поведают о доме-музее Шишкина (который сейчас реставрируется, но со скрипом), о Дуровой, о Цветаевой, о многих знаменитых людях, о многом интересном.

А что, если Елабугу сделать городом-музеем, а?

Лучше всего, если бы вы приехали и посмотрели, уговаривать бы не пришлось.

А приехать вам очень легко, возьмите командировку в Н.Челны, а потом к нам.

Я, наверное, очень нехорошая, не зная человека, навязываю чего-то. Все-таки вы должны же что-то смочь. Да?

…Крупицам вечности нужны старания…

До свидания. Саша.»

Письмо возвышенно-«небескорыстное»… Неизвестно, станет ли когда-нибудь Елабуга городом-музеем (хорошо, если будет сохранена бережно та живописная старина, которая отпечатывается навсегда в сознании и сердце человека, даже мимолетно увидевшего этот удивительный город), но не подлежит сомнению, совершенно бесспорно, что Саша, написавшая письмо с высокими мыслями о любимом городе, похожем на Венецию, в которой она не была, что она сама по себе не менее удивительна, чем ее город.

Полчаса перед сном

1

Известно, что явления искусства волновать могут и людей с холодным сердцем — для этого нужна лишь большая эмоциональная восприимчивость. Поэтому, когда Анна Георгиевна Жеравина из города Томска написала мне, что герои одной из последних моих книг («Узнавание») — люди минувших веков, сочетавшие в себе художественный талант с большой совестью, заставили ее по-новому посмотреть на жизнь и собственную судьбу, она, по сути, ничего существенного о себе не рассказала.

Через месяц я получил второе письмо от Анны Георгиевны, из которого понял, что «Узнавание» было лишь искрой, которую ветром занесло в пороховую бочку. И вот бочка воспламенилась и на куски расколола тишину. Но оглушен и ослеплен при этом был лишь один человек — сама Жеравина. Потому что пороховой бочкой была ее душа.

Принято думать, что нравственные потрясения переживают лишь великие люди и знаменитые литературные герои. Второе письмо Анны Георгиевны Жеравиной взволновало меня тем, что подтвердило давнишнее мое убеждение, — нравственное потрясение, открывающее новое содержание в жизни, может быть уделом любого человека. Для этого нужно совсем «немного»: подспудная, так сказать, подземная работа души, которая и делает ее подобной пороховой бочке, ожидающей неминуемой искры…

Что же открылось Жеравиной? Ее вина перед людьми. Дабы читатель понял меня точно, тороплюсь добавить, что по нормам самых строгих законов — и юридических и, пожалуй, нравственных — Жеравина ни в чем перед людьми не виновата. А тороплюсь я добавить это потому, что сегодня само понятие вины мы склонны толковать чересчур поверхностно, упрощенно и формально. В нашем — порой излишне «юридическом» — понимании виноват лишь человек, совершивший явно или тайно зло. Но мы не склонны усматривать виновность в поведении человека, не совершившего добра, когда он мог его совершить, или не сумевшего ответить добром на добро. Однако еще полбеды, когда не строги мы к окружающим, хуже, когда мы не строги к себе самим.