Ничейный космос - [89]

Новые мозговые имплантаты позволяли заниматься сексом с прекраснейшими людьми Вселенной. Можно было предаться разврату одновременно с пятью шлюхами с планеты Эрос или вообще создать себе идеального любовника из фрагментов.

Кино- и видеоматериалы, данные археологических раскопок, книги, журналы эпохи двадцать первого века — все это у нас имелось. С нашими ресурсами и возможностями можно было побыть фараоном или жрецом, который этого фараона мумифицирует.

Воистину, то был нердовский рай.

Ребусом правила коллегия ученых, возводивших информацию чуть ли не в ранг божества. Мы жили с ее продаж и с того, на что ее обменивали. У нас на станции, например, нельзя было воспроизвести мед, духи, марочные вина, ковры, предметы искусства, но все это нам подвозили торговцы.

На Ребусе меня встретили тепло, ведь я в некотором роде тоже ученый, к тому же книга «Ты — бог» там имеет культовый статус. Однако мне в этом обществе отвели конкретное место — не в самом низу лестницы; но идеи, соображения, какими бы яркими они ни были, доводились до главных академиков посредством Доски объявлений. Все до единой мысли рассматривались тщательным образом, и все же нами правили.

Я задыхалась, вновь оказавшись в середине иерархии общества. Работу мне дали творческую, но меня будто отбросило назад во времени — в тот период, когда я была девочкой Леной, книжным червем, буквоедом, зубрилой, застенчивой и одинокой. Мои коллеги шутили иронично и сухо; никто из них меня не боялся, не обожал. Никто даже не испытывал уважения к моему прежнему статусу Президента человечества.

Я таки умудрилась завести романчик с главой архива, профессором Макайвором. У него была гладкая старческая кожа и голос, похожий на звучание фагота, которым он играл как хотел. Я искусно льстила ему, предлагая разделить со мной мечты о великом — создать Вселенский архив, который бы содержал комментарии ко всем знаниям — от Платона до Швеггера. Любовничек посмеивался.

Из затеи ничего не вышло. Истинной страстью Макайвора была сортировка существующих данных: он складывал их и так, и сяк, в алфавитном порядке, в хронологическом… Однако своего в дело он привнести не мог. Даже любовью он занимался, не выходя за рамки проверенных средств физической стимуляции половых органов. Макайвор никогда не забывался в сексе, не отдавался порыву чувств. Да что там, он и не жил вовсе.

По вечерам мы обычно читали вместе, играли в компьютерные игры. Физическая близость — та, что была между нами, — вполне удовлетворяла потребности моего тела, когда мне хотелось быть рядом с мужчиной, ловить его дыхание, ритм сердца. Но если говорить об устремлениях, жизненных целях — мы с тем же успехом могли быть и порознь.

Мы ужинали и за едой разговаривали. Занимались любовью и во время — и после — соития льстили друг другу. Потом уединялись на своих островках размышлений, пока не приходило время для сна.

А снилось мне нечто невероятное: миры, где жидкая плоть растекается по бугристой земле.

Мне снилось, будто мои глаза могут обращаться вовнутрь черепа и видеть мысли, словно кинофильм. Во сне я пребывала у себя в утробе, сосала грудь у себя-матери. Уменьшалась, распадалась, пока не становилась капелькой слюны на губах своего ребенка.

В другом сне мы с Томом обедали в пивной на Олд-Кентроуд. Том носил кожаную летную куртку, а в зале были развешаны трупы бандитов, от которых мы избавили мир. Время от времени официант подносил на тарелке кусочки еще не остывшей плоти кого-нибудь из злодеев, а профессор Макайвор играл на рояле, постукивая по клавишам оголенными костяшками пальцев.

Но каждый сон заканчивался одинаково — меня привязывали к стулу, готовя для поджарки мозгов. В этот момент я просыпалась оттого, что колола себя в ногу булавкой, привязанной к пальцу. Да, я натренировалась делать так, дабы не испытывать вновь тот ужас. Наверное, потому все сны и были такими яркими и почти не отличимыми от яви. Однако стоило подкрасться кошмару об экзекуции, я будила себя. Просыпалась, помня каждую мелочь прерванных грез, а потом вновь засыпала.

По утрам простыни были в крови, а ноги — в следах от уколов. Зато кошмары удавалось держать на привязи.

Как планета Ребус совершенно неинтересен: низкая гравитация — такая, что нет животных, только птицы; из растений — зерновые да используемые в медицине дуб и вяз. Ландшафт совершенно плоский.

Случались, однако, бури — ураганы-убийцы, они бушевали, как Большое Красное пятно на Юпитере.[24] Люди строили себе подземные убежища; птицы перед бурей опускались на поверхность. А ветра проходили по Ребусу, словно воздушные косы, уничтожая деревья и, как ни странно, жилища.

После ураганов мы покидали убежища, ожидая, пока прекратятся пылевые дожди и восстановится равновесие.

В целом, климат на Ребусе умеренный, как и характер его обитателей. Я заметила, что стала разговаривать спокойно, монотонно — так подсознание отреагировало на жизнь в хранилище знаний размером с планету.

Спасение я обрела в телевизоре. Стоило Макайвору отлучиться, как я бросалась к «ящику», жадно просматривая одну за другой мыльные оперы, привезенные Второй волной колонистов. Я могла шесть часов кряду просидеть перед теликом, мне нравилось все: кино, сериалы, реалити-шоу, передачи из арт-салонов — с экрана или в виртуальной реальности, не важно.