Ничейный космос - [28]

Я купаюсь в тепле и свете, исходящих от моего лучшего — хотите верьте, хотите нет — друга, аморфного, бесконечно преданного ходячего сгустка пламени.

Ударяю по струнам и чуть не рву их. Тогда Алби вступает с импровизацией:

Что-то с-ссс с-сссолнцем приключилос-сссь,

И оно ос-ссстановилос-сссь.

Как оно ос-ссстановилос-сссь?

Так — потухло, отс-сссветилос-сссь,

Без-ззз smaacafafsf afasfo ос-сссталис-сссь мы.

Как же так? Куда теперь мы?!

ЛЕНА

Гарри и Джейми приглашают сыграть в покер. Фу, мерзость, думаю я поначалу. Но быть просто пленницей так утомительно.

— Никаких систем, — предупреждает Джейми. — Я знаю, у тебя в башке компьютер, но использовать его — против правил. Мы играем по-старому.

Я улыбаюсь. Условия приняты.

Зачем мне компьютер, если я и сама неплохо считаю! Это нынешняя молодежь не обходится без машин — вживляет себе в черепа микрочипы. В мое время учились считать в уме, да и ум у меня сам по себе неплохой!

Спустя века прожитой жизни я по-прежнему обхожусь собственной памятью (случались, конечно, сбои, но немного). Могу забыть целые пласты прошлого, записав их на жесткий диск, а потом взывать по желанию любой эпизод. Так легче сохранять ясность ума, в моем-то возрасте и при моем долголетии.

Этих двоих я сделаю, их умы для меня — открытые книги.

Джейми — мужик в теле ребенка, но и душа у него детская. Больше ста лет назад он намеренно остановил процесс взросления, чтобы сохранить непосредственность суждений, свойственную исключительно детям. Он мыслит и чувствует куда острее остальных, но застрял в переходном периоде. Ему остается мечтать обо мне, вожделеть, а действовать он не может. Поэтому Джейми такой злобный, нервный, отчаянный и опасный.

Гарри — другое дело. Ходи я голая, с небритыми ногами, рычи на окружающих (еще желательно задницу чуть покруглей), тогда он, может быть (может быть!), принял бы меня за самку. Но в цивилизованном, благоухающем парфюмом облике я ему фиг приглянусь. Гарри — лопер, зверь до мозга костей. Собственное племя изгнало его за то, что он сожрал папашу (такие случаи, впрочем, нередки у лоперов). Теперь Гарри вынужден обретаться среди людей. Больше всего он походит на волка; не член команды, а вьючное животное. Гарри и сам признает: человечность в нем больше для виду.

Флэнаган на это закрывает глаза, но Гарри-то слопает капитана за милую душу — порвет на куски, высосет глаза и насладится предсмертным хрипом бывшего главаря.

На Гарри мои чары не действуют. Но я чувствую, обоняю все его мысли и переживания.

Но вот я побеждаю, выигрываю партию за партией. Лица у Джейми и Гарри — глупее некуда. Внезапно настроение лопера резко меняется — чувствую это по запаху. У Джейми в глазах отражаются те же эмоции. Жалость.

— Мы оставляем тебя под присмотром огненных тварей, — говорит лопер. — Они гарантируют тебе безопасность. Как только мы получим выкуп — вернешься назад, к цивилизации.

Лжет. От него пахнет ложью, да я и так вижу: зверь врет. Иначе зачем смотреть на меня с такой теплотой. Чего ради?.. А ведь они мне подыгрывали! Ужас…

Если бы ты только спросила меня, я бы тебе так и сказал.

— Заткни, урод, свое цифровое хлебало, — кричу я на голос у себя в голове, поздновато сообразив, что кричу вслух.

Джейми и Гарри смотрят на меня очень по-доброму. Эти ребенок и зверь.

Они развлекали меня, потому что знают, я обречена. Грустные до умиления, эти два существа жалеют меня.

Я чуть не всхлипываю.

ФЛЭНАГАН

Я ужинаю с нашей заложницей — с холодной и прекрасной Леной.

Сегодня ее будто подменил и: ест она суетливо, сама с собой разговаривает (не иначе с компьютером у себя в голове лается). Херес пьет чуть не литрами, а вина красного — и того больше. Пускает ветры, не стесняясь, ко мне почти не обращается, но уж если заговорит — пробкой не заткнешь. Рассказывает, как жила на Земле, как бандитов ловила; часто вспоминает какого-то Тома. Говорит сбивчиво, перескакивает с мысли на мысль, зато истории интересные, да. И их бесконечное множество.

Лена очень самоуверенна, у нее на все свое мнение: мол, общество наше прогнило, рыцари-герои новымерли, по ТВ транслируют только мусор, а юноши утратили мужскую харизму — для Лены они все только мальчишки.

Наливая себе вина, Лена неизменно обделяет мой бокал. Пробую заговорить, а она — плюх! мордой в тарелку. Я даже предложения закончить не успеваю. Потом она просыпается, пукает и рассказывает дальше историю, начатую где-то с полчаса назад.

Одно слово — старуха. В ней все — кроме сексапильного тельца и смазливой мордашки — выдает древние годы. Лена эгоистична, самодовольна, осторожна, труслива, нетерпелива, недальновидна, капризна, заносчива; потворствует своим слабостям, и ей откровенно плевать на чувства других.

Всегда ли она была такой? Не знаю. Точно скажу одно: она набросила на себя столько защитных слоев, что не видит, не чувствует мира вокруг, живет будто в коконе.

Пытаюсь объяснить, зачем похитил ее, донести до Лены свои идеалы, политические взгляды, а она смеется мне в лицо, издевается.

— Вы пират и только, — заявляет Лена. — Дикарь!

— Солдат удачи, — терпеливо уточняю я.

— Мясни-иик! Отдали меня на растерзание своему зверю, чтобы запугать моего сына. А потом обезглавили двух человек.