Ничего страшного - [11]

Потом резко оттолкнул меня и, не оборачиваясь, пошел к дверям.

— И не смей больше шляться возле моего дома! — со злостью крикнула я ему вслед. — Никогда! Слышишь!

Он ничего не ответил.

Где-то месяцев в восемь, в девять я впервые всерьез забеспокоилась. То есть я, конечно, и раньше замечала, что Милочка немного отстает в развитии. Меня это пугало, но не очень. Я по нескольку раз в день проделывала с ней полный комплекс гимнастических упражнений, освоила все виды массажа, старалась побольше разговаривать с ней. А сама то и дело поглядывала в книги — что нам полагается делать в шесть месяцев? в семь? в восемь? Ну да, немножко запаздываем. Но ведь и в книгах пишут, что у разных детей бывает по-разному. И задержка в один-два месяца еще ничего не означает. Лишь бы все остальное было в норме. А Милочка — славная, толстопузенькая, улыбчивая. Пуховая лысинка, две кудряшки по бокам. Круглый носик. Два зуба сверху и два снизу пробиваются.

И тем не менее я вглядываюсь в нее с тревогой. Почему она до сих пор не встает на ножки? Любин Павлик на месяц младше, а уже ходит, держась за манеж.

— Толстуха она у тебя, — смеялась Люба, — Не может задницу от пола оторвать.

А почему она не хочет ничего говорить? Любин Павлик уже три слова знает: “Кыть, ма и па”, а Милочка только гудит и пузыри пускает.

Нет, Грише я ничего не говорила о своих переживаниях. ОН и так устает — работает почти круглосуточно. Да и ерунда все это! Я самая настоящая паникерша, и больше никто. Если бы я была уверена, что у Милочки нормальная наследственность, мне бы и в голову не пришло волноваться. Но ведь я совсем не была в этом уверена.

Тогда еще у меня мелькнула мысль найти тех троих и постараться что-нибудь узнать о них. Я раскопала водительские права Юры, которые куда-то засунула и забыла. Выяснила, что работал он на скорой. Позвонила, но мне сказали, что он уже уволился. Тогда через справочную я узнала его адрес и даже разыскала его дом…

А потом подумала: “А что мне это даст?” Ну, выясню, что все трое — последние мерзавцы и подонки. А я, между прочим, в этом и так не сомневаюсь. Ну и что? Разве я после этого меньше буду любить Милочку?

Нет у нее отца! Нет и не было никогда. Святым духом зачато это невинное существо. И все. И хватит об этом.

На лето Гриша снял нам дачу за городом.

Он вообще очень старался, чтобы мы с Милочкой ни в чем не нуждались. Фрукты в доме не переводились. Самые первые помидоры — у нас на столе. Мясо — только с рынка, парное. Молоко — прямо из-под коровки. Выяснив все мои параметры. он сам покупал мне одежду и обувь. И даже белье иногда. Все самое лучшее. Когда у него выдавался свободный день — он Милочку полностью брал на себя. А меня отпускал на волю. Но это редко случалось. Очень уж много ему приходилось работать.

На дачу я и Любу с Павликом взяла. Вдвоем легче. И веселее, опять же. Любка такая беззаботная, смешливая. “Ты меня в качестве дойной коровушки с собой тащишь?” — хохотала она. А сама рада была без памяти, что от предков вырвалась. Совсем они ее заели. Грише приходилось возить из города продукты для всех четверых. Люба ничуть не комплексовала по этому поводу. Хотя за молоко, вообще-то, мы ей исправно платили.

Она ходила по дому с голыми, отвисшими сиськами, совершенно не стесняясь Гриши. “Застегнись, — просила я ее, — бесстыжая…” “Ревнуешь?” — лукаво поглядывала она.

Я сдуру рассказала ей про наш с Гришей договор, так и не нарушенный до сих пор. У нее глаза стали круглые, как часы на Спасской башне. “Ну вы даете, ребята…” — неопределенно протянула она.

Но с тех пор прямо у меня на глазах, нисколько не таясь, напропалую соблазняла Гришу. Кормит Павлика, а сама на него острым глазом косит. “Гришенька, иди сюда, я и тебе сисю дам. У мамы Любы молочка на всех хватит”.

Мне это почему-то было неприятно. А Гриша только усмехался кривовато.

Или развалится на диване — халат засаленный, половины пуговиц нет, все на виду, — и говорит, сюсюкая, как маленькая девочка:

— Гришенька, возьми меня тоже к себе в жены. Будет у тебя небольшой домашний гарем. Любовь втроем — это так романтично, так сближает… Светка будет у нас старшей женой, пусть она по хозяйству хлопочет, с детьми возится. А я буду младшей, любимой, исключительно для постельных дел. А, Гриш? Ой, Гриш, я такое могу, что тебе и не снилось!

Слушаю я этот беззастенчивый треп и аж трясусь от злости. Но виду не подаю.

Кроме того, постоянно сравнивая Милочку с Павликом, я с каждым днем убеждалась, что наша девочка во всем уступает ему. Она только еще начинала ползать, все время заваливаясь набок, а Павлик уже бегал вовсю. У нее было только четыре зуба, а у Павлика полный рот. И волосы у него длиннее и гуще. И болтал он, как заведенный, а Милочка только: “Гы” да “Мы”.

Любка ничего не хотела делать, целыми днями валялась полуголая на одеяле в саду и что-нибудь непрерывно жевала. А мне приходилось и возиться с детьми, и готовить, и стирать…

В общем, устала я ужасно. Еле-еле дождалась конца дачного сезона. И вздохнула с облегчением, когда пришлось собираться домой. В отличие от Любки, которая принялась ныть и стонать: “Ой, надоели мне мои черепа! Ой, как я не хочу возвращаться домой! Свет, а Свет! Поговори с Гришкой — может, я у вас поживу?”